Колумбайн

Много лет после его гибели считалось, что Эрик был клубком противоречий. Но все нити сходятся вместе в его словах: «Я не собираюсь уходить из жизни без борьбы». У него имелись грандиозные мечты, но он был реалистом. К сожалению, этот его пассаж много лет оставался не известным публике. Время от времени достоянием гласности становились разрозненные цитаты из оставленных им записей, и, будучи всего лишь отрывками, они могли показаться противоречивыми. Что планировал Эрик: перестрелку, авиакатастрофу или террористический акт, который превзошел бы то, что случилось в Оклахома-Сити? Если он был так зациклен на идее массового убийства, то почему убил только тринадцать человек? Пытаться понять Эрика по той скудной информации, которая просачивалась в СМИ, все равно что читать только каждую пятую страницу романа, после чего неизбежно следует вывод, что в романе нет никакого смысла.

Но у доктора Фузильера было преимущество перед остальными: он имел возможность прочитать дневник Эрика от начала и до конца. При отсутствии оговорок основная идея была вполне ясна – люди ничего для него не значили; он стоял выше их всех и был полон решимости это доказать. Смотреть, как мы страдаем, было для него истинным наслаждением. Каждую неделю Эрик придумывал новые красочные сценарии, включающие в себя самолеты, врезающиеся в здания, преданные огню кварталы небоскребов, выброс людей в открытый космос. Но главная цель оставалась неизменной – убить как можно больше людей и сделать это как можно более эффектно.

Если бы мир был устроен так, как того хотел Эрик, он истребил бы весь человеческий род. Однако он мыслил реальными категориями. Вся планета ему не по зубам. И даже один-единственный квартал денверских небоскребов был недосягаем. Но устроить ад в школе оказалось ему по плечу.

Школа стала решением вполне практичным, но выбор конкретного места атаки был отнюдь не произвольным. Если бы мишенью Эрика были спортсмены, он мог бы устроить стрельбу в спортзале. Или убить несколько тысяч болельщиков, заполняющих трибуны стадиона на каждом матче, в котором играла команда «Колумбайн» по американскому футболу. Если бы он хотел истребить тех учеников, которые принадлежали к сливкам общества, то мог бы напасть на них на выпускном балу, который состоялся за три дня до 20 апреля. Но вместо этого Эрик атаковал символ угнетения, фабрику, где происходила сборка людей-роботов, и средоточие всей подростковой жизни.

Для Эрика нападение на «Колумбайн» было перформансом. Смертоносным произведением искусства. Он даже написал в дневнике: «Большая часть телезрителей даже не поймет моих мотивов». Он задумал атаку на «Колумбайн» как убийство, специально предназначенное для показа по телевизору, и его главным опасением было то, что мы окажемся слишком тупыми, чтобы понять суть дела. Самым сильным оружием Эрика являлся страх. Он хотел вызвать в обществе запредельный ужас. Он хотел, чтобы подростки не просто боялись посещать какие-то конкретные мероприятия, такие, как спортивные соревнования или школьные балы; он желал, чтобы они испытывали страх перед повседневной жизнью. И он добился того, чего хотел: родители по всей стране стали бояться отпускать детей в школу.

У Эрика не было политических целей, которые есть у террористов, но сама его тактика носила террористический характер. Профессор социологии Марк Джургенсмайер сформулировал определение главной отличительной черты терроризма: «зрелищное насилие». Террористы задумывают атаки таким образом, чтобы те «своей жестокостью поражали воображение, а масштабы их разрушающего действия вселяли ужас. Такие акты гипертрофированного насилия выстраиваются специально – это приводящий в ступор и внушающий трепет театр».

Для Тимоти МакВея, Эрика Харриса и Организации освобождения Палестины их аудитория всегда находилась далеко – на расстоянии многих и многих миль – и смотрела на то, что те творят, по телевизору. Террористы редко довольствуются одной стрельбой, ибо так ущерб можно нанести только отдельным людям. Они предпочитают что-то взрывать – обычно это здания, и те из них, кто поумнее, тщательно выбирают объект для подрыва.

«В тот драматический момент, когда в результате террористического акта взрывается какое-то здание или наносится ущерб некой структуре, которая, по мнению общества, играет в его жизни центральную роль, исполнители теракта тем самым громко заявляют о том, что реальный контроль над этой структурой и ее значением для общества осуществляет вовсе не светское правительство, а они», – написал Джургенсмайер. Он отметил, что в тот же день 1993 года, когда была произведена первая террористическая атака на Международный торговый центр в Нью-Йорке, еще более смертоносный террористический акт уничтожил кофейню в Каире. По-видимому, оба теракта были совершены под руководством одной и той же группы. В Египте жертв оказалось больше, однако за его пределами взрыв в кафе почти не освещался. «Кофейня – это совсем не то, что Международный торговый центр», – объяснил профессор Джургенсмайер.