Колумбийская балалайка

Наконец четверка гребцов снова взялась за «весла». Вова в наброшенном на голову полотенце, из-под которого он угрюмо следил за перемещениями плавника, походил на измученного несчастиями бедуина, жертву пустыни. Плавник обогнал лодку, пересек ее курс метрах в двадцати пяти и исчез под водой.

Несмотря на то что Татьяна продолжала задавать ритм, механическим голосом произнося «и-раз, и-два», слаженность в действиях гребцов пропала. А когда темный треугольник ушел под воду, они бросили грести. Алексей и Борисыч, продолжая работать досками, убеждали Любу и Михаила не останавливаться… Но и им передалась общая тревога. Все пересели с бортов на днище и оттуда, приподнявшись, насколько позволяла неустойчивая «почва» их суденышка, напряженно озирались. В руках Михаила вновь появился автомат. Борисыч ограничился тем, что придвинул оружие поближе и положил ладонь на приклад.

— Хоть бы не нырял, сучара, — процедил Алексей.

На самолет, продолжавший эскортировать их с воздуха, по-прежнему выдерживая безопасное расстояние, никто уже не обращал внимания.

— Нет, сеньор, не добрались. Они вроде бросили грести. Вроде стоят на месте. Сейчас уже плохо видно. На новом заходе постараюсь разглядеть точнее.

Пилот развернул машину, чтобы снова пронестись над зеленой точкой в океане, которая при приближении оборачивалась лодкой с людьми, и в течение нескольких секунд можно было даже углядеть, чем те занимаются. А потом — опять на новый круг. Пилоту изрядно надоела эта карусель, эти лодки и эти русские. Утешиться можно было тем, что топливные баки не бездонны, а дозаправлять его в воздухе никто не будет (не операция «Буря в заливе» у них, а у него не «Фантом»). И еще тем, что переработку ему оплатят. Правда, никто ничего не обещал (Маэстро сказал: «Лети», — он и полетел, без капризов и торговли), но дон Мигель слыл человеком порядочным в оплате труда тех, кто на него работал. И не первый раз он, в конце концов, имеет дело с Маэстро, чтобы сомневаться в получении сверхурочных.

— «Акрил», это «Кондор». Я над ними. Да, я не ошибся, стоят на месте… Выдохлись, наверное.

— Сколько до берега?

— Полкилометра, может, чуть меньше.

— Отлично, «Кондор». Корабль уже вышел. Так, смотришь, мы еще в море их прихватим…

…Он появился снова в двух десятках метрах слева и двигался параллельным курсом. Маленький треугольник на глазах вырастал, выходя из волн. Плавник невыясненной рыбы. Он поднялся настолько, что показался бугор спины. И опять рыбина погрузилась в среду обитания, оставив на поверхности едва заметное острие плавника.

— Может, поплывем, мальчики? Не могу я тут больше! На землю хочу скорей, — взмолилась Люба.

— Ну, и сколько будем таращиться? — подхватил тему Алексей. — Пускай крутится, хрен с ней!

Алексей не исключал, что ими заинтересовалась именно акула. Хотя и не факт. Плавник вроде такой, какой он видел у акул. И круги наматывать — это, он слышал, как раз из акульих повадок. Ну и что, с другой-то стороны? Надо же ей где-то плавать, вокруг чего-то. Зачем обязательно нападать? И не припоминает он что-то достоверных историй, когда акулы атаковали бы лодки. Пловцов — да, понятно, можно сказать, святое дело. А вот плавсредства?.. Всякие байки не в счет. Это от киношников. С их «Челюстями» и прочим. Где рыбы величиной с самосвал перетягивают катер с не меньше чем в четыреста лошадей мотором. Надо же напугать зрителя. И потом: разновидностей этих акул — до дуриков. Среди них людоедов — раз-два и обчелся, основная масса не опасна для человека, жрет себе рыбешку и о большем не мечтает. И поди определи по одному плавнику, из какого эта дура вида. Даже какого размера, неизвестно. Так чего, спрашивается, бояться?..

Однако даже свой собственный страх он не мог задавить вроде бы здравыми рассуждениями. Низ живота холодел, а позвоночник превращался в негнущийся железный стержень всякий раз, когда плавник начинал двигаться в их сторону… Но долее торчать на одном месте было никак невозможно.

— Пускай крутится, — повторил Алексей. — Гребем.

Раньше, чем они успели вновь взяться за доски, темный треугольник, похожий на парус крупной модели корабля, повернулся к ним ребром и пошел курсом на лодку — уверенно по прямой, не сворачивая. Им показалось — понесся на них.

Акула была тупа. Как и все ее сородичи. Желудок с зубами. Убогий мозг делил мир на две части: еда и не-еда. Еда была меньше акулы, темнее, чем мир вокруг, и по-особому двигалась. Еда иногда пахла заранее, издалека. О, этот запах — лучшее, что встречалось в мире. Он говорил: перед тобой еда. Запах слышался тогда, когда от еды отделялись темные пятна. Иногда всего лишь точечки, сразу сливающиеся с миром, иногда огромные разводы, толчками выходящие из еды и тянущиеся за ней следом. И всегда еда пахла так, когда попадала в пасть… Остальное в мире — нееда.