Колумбы российские

«Ежели б ранее мыслило правительство о сей части света, ежели б уважало его как должно, ежели б безпрерывно следовало прозорливым видам Петра Великого при малых тогдашних способах Берингову експедицию для чего нибудь начертавшего, то утвердительно сказать можно, что Новая Калифорния никогда б не была гишпанскою принадлежностью, ибо с 1760 года только обратили они внимание свое и предприимчивостью одних миссионеров сей путчей кряж земли навсегда себе упрочили. Теперь остается еще не занятой интервал столько же выгодной и весьма нужной нам и так ежели и его пропустим, то что скажет потомство?..»

Прошло еще десять дней в лихорадочной погрузке продуктов в трюмы «Юноны». Резанов торопился. Он не знал, что творилось в Европе, кроме того что там свободно бесчинствовал маленький корсиканец Наполеон Бонапарт… В любой момент могут прийти известия о возможном начале военных действий между Россией и Испанией, и тогда он окажется в ловушке.

Эти десять дней беспокойства в то же время были днями счастья и блаженства для Резанова и Кончи… десять дней ежедневных свиданий и мечтаний о будущем. День разлуки неудержимо приближался, и Резанов, оставшись один в своей каюте, чувствовал невыразимую тяжесть на сердце. Неужели что-нибудь помешает его возвращению?! Нет, он не позволит ничему и никому встать на его дороге. Он тщательно обдумывал все, что и когда ему нужно сделать в предстоящие два года… и уже видел себя счастливого, возвращавшегося в Калифорнию за своей Кончей… Но, какой-то подсознательный страх одолевал его душу, страх, что он может потерять Кончу, что она может через два года передумать и найти себе другого. Эти мысли мучили его, и он страшился скорого приближения дня отъезда.

Наконец, последний мешок зерна погружен, за продукты заплачено сполна, и 8 мая лейтенант Хвостов записал в судовой журнал: «закончили погрузку хлеба — 4250 пудов… перевели судно».

«Юнона» перешла на новую стоянку, подальше от берега, откуда можно было сразу, подняв паруса, выйти в открытый океан. 10 мая Резанов отдал приказ Хвостову быть готовым для немедленного отплытия, которое было назначено на завтра.

Весь следующий день Резанов провел с Кончей. Это был последний день перед его отъездом, и родители Кончи не слишком настаивали на сохранении правил приличий, продиктованных испанскими обычаями. Резанову разрешили провести весь день с Кончей наедине.

Большую часть времени они провели, гуляя в саду и вдыхая приятный аромат кастильских роз или сидя на веранде, где никто их не беспокоил. Церемония их формального обручения была назначена на следующее утро в миссии Святого Франциска, за несколько часов до отплытия корабля.

Как Конча, так и Резанов были довольно молчаливыми в этот день. Им хотелось сказать так много, а слов не находилось, хотелось наговориться на два года вперед, чтобы потом вспоминать все сказанное сегодня… О предстоящей разлуке они не говорили.

— Завтра, дорогая, мы обручимся, — сказал ей Резанов, — и завтра ты будешь моей…

— Да, Николай… и помни одну вещь — никогда, ни один день нашей разлуки не думай, что ты можешь потерять меня. Все это время, пока ты будешь отсутствовать, я буду думать о тебе день и ночь, буду ждать твоего приезда, чтобы ты мог увезти меня отсюда… буду каждый день молиться о тебе…

— Кончита, моя дорогая, не знаю, смогу ли я все это время думать о чем-либо другом, кроме тебя.

Знаю одно — жизнь без тебя будет пустой. Завтрашнее обручение дает нам обоим силы, чтобы выстоять в долгие дни разлуки…

4

На следующее утро форт и миссия Сан-Франциско гудели от оживления, точно улей деловых пчел. Несмотря на то, что никаких приглашений на обряд обручения не посылалось, вся испанская колония форта намеревалась присутствовать в церкви миссии. Мало того, новость о предстоящем обручении разнеслась по всей Новой Калифорнии, и к утру 11 мая к миссии стали подъезжать гости из других миссий и из Монтерея. Всем хотелось присутствовать на обручении «красавицы Калифорнии» с русским дипломатом.

Маленькая церковь миссии была переполнена людьми, когда Резанов взял руку Кончи и остановился с ней перед алтарем, где их ожидал отец Ландаета. Это не был обряд венчания, а только церемония обручения. Резанов стоял прямо, в нем чувствовалась военная выправка, стоял рядом с девушкой, которой суждено принадлежать ему через… два года. Падре прочитал по-латински молитвы, подобающие моменту, но они оба почти не слышали его слов. Они скорее слышали тихий шепот легкого весеннего бриза с океана, который шептал им, что они опять будут вместе через два года и что тогда они никогда не расстанутся… никогда!

— Теперь ты моя, — с улыбкой сказал Конче Резанов, когда падре кончил читать молитвы. — Не поддавайся слабости, будь смелой и… жди меня!

После небольшой остановки в столовой миссии, где монахи предложили Резанову и Конче и ее родным по бокалу вина, которое доктору Лангсдорфу опять не понравилось, вся группа, включая всех Аргуэльо и всех Морага, также как и близких друзей, отправилась в президио, где им был приготовлен ранний легкий обед перед отплытием корабля.