Колыбель

А вот пугала заработали довольно быстро. Уже с ближайшим урожаем в Колхозии обнаружились проблемы. По докладам Афрания, переданным через невозмутимого де Голля, недобор по рису был страшный. Строительство входит в совсем уже последнюю фазу, а еды нет. Изгнанные из Вавилонии грызуны рвут в клочья планы на очередной урожай!

И настает день очередного заноса на гору.

Его величество, помимо всего прочего, занимал и простой, можно сказать, академический интерес: неужели и при таком раскладе верховный атеист Колхозии не пойдет на то, чтобы однократно нарушить дурацкое правило и накормить своих строителей перед последним штурмом? Ведь наблюдаются уже голодные обмороки.

Ну где он возьмет пайку?!

Председатель мог пойти путем мирного обмана подданных.

Он пошел другим путем.

Прибежал с докладом сам Афраний, стесняющийся отсутствия успехов в деле с белой дамой. Слишком важный был повод:

— Он собирается идти сюда и силой взять еду.

«Начинается!» — екнуло у его величества.

— Позови всех.

Все были неподалеку и вот уже внимают.

— Вы поняли, что нас ждет?

Стоят, молчат.

— Это война.

— Что такое война? — спросил де Голль, и было видно, что Черчилль хочет спросить то же самое.

Его величество не сразу сообразил, что ответить и как. Надо было заранее знать, что о войне у этих амеб представления быть не может.

— Люди Председателя придут сюда и заберут вашу еду. То есть мою, но которую я даю вам.

— Всю? — спросил Даву.

— Хороший вопрос, — кивнул ему царь царей, — вот именно что всю. Не часть, как думают тут некоторые, — взгляд невольно бросился в сторону Алексашки и маршалов.

— А может, отдать им часть? — вылез Бунша, от которого его величеству неприятнее всего было слышать рационализаторские предложения.

— Часть? — саркастически прищурился царь царей.

— Они возьмут часть и уйдут, — с надеждой в голосе, но без уверенности сказал Бунша.

Многим хотелось бы, чтобы было так, но они уже научились чувствовать настроение господина и чувствовали — такой ход мысли ему не понравится.

— У нас много всего, — отступая с неудачной, проигранной позиции, тихо сказал мажордом.

— У нас всего много, потому что мы никого, кроме себя, не кормим. Даже если мы им дадим, и много дадим, и они уйдут, они не насытятся навсегда. Они придут снова, и рано или поздно у нас самих ничего не останется.

Тишина стояла полная и неприятная. От своего мнения господа придворные уже отказались, а мнение его величества принять были еще не готовы.

— И не только еда, — пошел он в атаку, — они кое–что сделают с вашими женщинами…

— Что? — поинтересовалось сразу несколько маршалов, и царь царей тут же свернул это направление. Как ограничен все же круг пропагандистских средств при работе со столь откровенными дебилами!

— Они уже переходят переправу, — пришло донесение от Афрания.

— Вот, — его величество схватил за предплечье прибежавшего с ним мальчишку, — наши маленькие граждане показывают пример самоотдачи и нежелания покоряться врагу. Ты же не хочешь покориться врагу?

Не дав ему ответить неправильно, его величество велел разобрать копья и просто острые камни, что валяются внизу на складе. Можно и не острые. И гнать сюда всех мужиков с мотыгами и вообще с чем они сейчас в руках.

Царь царей был в отчаянии, он даже не догадывался о степени аморфности подчиненной ему массы. Да их вообще ни на какое групповое осмысленное действие не сколотить! Почему это Председатель раньше не пришел и не отобрал все из вавилонских закромов? Только одно может быть объяснение — он сам не мог никого ни на что подбить. Едва–едва выкраивал группку лично любопытных умельцев для долбежа падшего дерева. И только лютый голод сцементировал рать. Ждать, пока голод сделает что–то подобное и с его народом, его величество не мог.

— Они постояли на олимпийском стадионе, — продолжали приноситься ординарцы Афрания, — и теперь опять пошли.

— Идите и приведите всех мужиков!

— Они работают. Что мы им скажем? — вздохнул Астерикс.

Хорошо, что это был именно Астерикс, в голове его величества произошло шевеление мысли.

— Вы им скажете, что люди Председателя им завидуют и идут, чтобы уничтожить банковскую поляну.

Правитель Вавилона перегнулся через перила и ткнул пальцем вниз, на кусок утоптанной и испещренной палочными знаками земли.

До всех все сразу дошло.

Они заурчали и зароились, торопясь выбраться из общего строя для торопливого движения в поля за народом.

Через пару секунд никого уже не было ни на башне, ни возле.

Через какую–нибудь сотню–другую секунд у подножия стало скапливаться народное ополчение. Бегали глянуть, как там значки, многие даже помнили все очертания начертаний и могли воспроизвести их очень близко к оригиналу. Так попугай запоминает речь, усмехался его величество, только в данный момент это не важно.

— За мной!

Лес плохо сделанных копий, мотыг и кулаков взмыл над головами.

Жа–адность — вот основа вавилонского патриотизма. И это отлично, вы, господа, не римские республиканские крестьяне, вы наемники своей иррациональной жадности. И ладно, главное, что монеты, принимаемые вами к оплате, можно начеканить без счета.