Колыбель

Голова что–то прошипела над водой, а русский текст за спиной и неожиданно низким, тяжелым голосом произнесла Параша. И в дальнейшем выполняла обязанности переводчика с недетской усидчивостью и серьезностью.

— Я…

— Ты знаешь, что грозит таким, как ты, и за преступление, которое ты совершил.

— Я…

— Да–да — ты!

— Да что я сделал?!

И ему было объяснено медленным, убийственно низким голосом Параши, как будто впавшей в транс.

— Какое систематическое изнасилование?! Послушайте, вы же цивилизованный человек и вы, наверно, немного разобрались в том, что здесь происходит…

Через несколько минут новый хозяин Вавилона выбрался из бассейна с помощью четырех ловких нимф и, улыбаясь, сказал:

— Всегда мечтал познакомиться со своим предшественником. Меня зовут Крейцер, я из Лозанны, швейцарец, естественно. Сначала я подумал, что передо мной редкий теперь вид злостного самца, а это коллега. Вы как сюда попали, на остров? Я на воздушном шаре. Буря. Подхватило над Маврикием, болтало двое суток, а потом — счастливое спасение.

— Понятно.

— Вам что–то понятно, — весело засмеялся швейцарец, — а вот мне ничего почти, хотя я тут немалое время. Правда, сколько именно, сказать не возьмусь, органайзер, где я отмечал дни, куда–то запропастился.

— Я вам скажу куда. Они украли его и используют для сворачивания папиросок.

Господин Крейцер шлепнул себя по лбу:

— Да, да, и еще раз признаю: несколько ненужных обычаев я островитянам привил. Льщу себя надеждой, что полезного сделал больше. Пойдемте перекусим.

Он выбрался из купальни, набросил махровый халат на плечи, видимо прибывший вместе с ним в гондоле, закурил.

Денис от предложения закурить отказался, но вздохнул поспокойнее. Когда на истошный крик Параши прибежали стражницы и начали его скручивать с пугающим профессионализмом, а потом поволокли с какой–то полицейской жестокостью сквозь кусты неизвестно куда, он сильно перетрусил. Чувствовалось, что он попал под действие какого–то совершенно непреложного закона, и хотелось закричать: «Какая на мне вина, боярин?!»

Господин Крейцер велел, чтобы гостю дали умыться и залепили его царапины жеваной целебной травой.

Подали завтрак: мясо, рыба и яичница.

— Вы, господин Крейцер, здесь или очень давно, или великий педагог. Помнится, я с трудом смог заставить своих подданных зарезать курицу.

— О, я при случае изложу вам мою систему.

— По–моему, сейчас как раз вполне такой случай.

— Нет, сейчас мне интереснее другое — я бы попросил вас ответить на несколько моих вопросов.

— Весь внимание, господин Крейцер.

Толстячок, — а он был толстячок, — привстал и ткнул рыбьей костью в сторону видневшейся над живой изгородью скалы:

— Что вы скажете о тамошнем обитателе?

— Вы и о нем уже знаете?

— О, я сразу вычислил, должен быть ум, довлеющий над долиной. Кто–то же конструирует систему здешних правил и представлений. Так что вы скажете?

— Это древний, насколько я понял, вавилонянин или еще древнее — шумер.

Господин Крейцер хлопнул себя по голому колену. Он, видимо, любил извлекать звуки из разных мест своего тела.

— Да–да–да, то–то я смотрю и не пойму, каков корень. Социалистические и монархические тенденции в здешнем порядке я выявил быстро. И пресек. Русский социал–большевизм, царизм, да–да. Вредно, признайте, вредно.

Денис признал сразу и самыми выразительными жестами.

— Больше вы о нем ничего не хотите сказать?

Хотя Параша переводила в общем бесстрастно, пленник–гость почувствовал наличие некой скрытой интонации в вопросе.

— Что вы имеете в виду?

— Я имею в виду, что и монархизм, и социализм в данном случае наносные вещи.

— На что наносные?

— Я долго бился над этим вопросом — на что? Скажу сразу — и шумерская ваша теория, она тоже не дно, а промежуточная фаза.

Денис перестал есть совсем. Несмотря на вполне научный характер, разговор стал ему неприятен.

— Дайте мне ваши наблюдения, каково логово, образ жизни, облик, наконец. Мне ведь видеться с пещерным жителем не выпадало ни разу. Он таится, он враждебен, чует с моей стороны опасность, и правильно, я опасен для него.

Стараясь быть максимально точным к деталям, Денис описал и дружка Гильгамеша, и его жилище, и перманентную пьянку.

Господин Крейцер слушал очень сосредоточенно, даже зажмурившись. Резко очнулся:

— Я вас разочарую — это не проказа.

— ?

— Он не шумер, и это не проказа.

Господин Крейцер решительно вернулся к еде с видом человека, получившего решающее подтверждение своей теории. Денис попробовал ему подражать, но кусок не лез в горло.

— Я решил, что проказа, поэтому он и не рвется сбежать отсюда, хотя знает как. Боится, что болезнь вне острова двинется дальше.

— Дело не в болезни. Это не совсем человек.

Внутри у Дениса стало кисло — Крейцер все–таки, кажется, псих. Хотел удержаться от иронического вопроса, но не удержался:

— Инопланетянин?