Колыбель Колдуньи

Я огляделся: мне смутно помнилось, что, когда мы отправлялись, была зима, после глобального потепления зиму зимой в Дивнодаре было сложно назвать, однако все ж на градуснике было 10 градусов тепла, и это была нормальная для января температура. Здесь была весна – по крайней мере, воздух был прогрет и просто напоен различными незнакомыми мне запахами. Благодаря цветочным духам жены, я немного ориентировался в их названиях. Теперь я мог различить сирень и акацию, ненасыщенный жасминовый цвет. Теплое дуновение ветерка освежало и все новые и новые запахи появлялись в воздухе. Вот появился дым из трубы, а немного позже, в воздухе стали витать ароматы съестного. Картошка! Любимая мною с детства жареная картошка. Но как-то по-особенному, совсем другой запах. Вот, кажется потянуло еще чем-то, не иначе мясным. Я закрыл глаза – солнышко ласково согревало мое тело. Я готов был так стоять целую вечность. Из-за дощатого забора послышался сдавленный смешок, визг и удаляющийся топот, затем, вдалеке девичий смех, – мягко сказать смех – гогот!

– Срамницы! – Анисим накинул на меня халат, – и когда Федот дыры в заборе заделает!

– Хочешь сказать, за мной подглядывают?

– Да дворня хулиганит, девчата.

– Ну и воспитание!

– Вот поймаю их, барин, да выпороть велю – тогда уж никто не осмелится.

– Да брось, Анисим, надо завязывать с этим моционом, от греха подальше.

– Как скажете, Данила Лексеич, пойдемте завтракать, уж готово, поди.

Я с наслаждением разглядывал интерьер столовой – цветастый накат на стенах, добротный деревянный стол, стулья, – все не из пластика – из настоящего дуба! Белоснежная скатерть, горничная девка тихо прошмыгнула мимо с каким-то подносом, все настолько совпадало с литературным описанием той эпохи! Даже герань в глиняном горшке на подоконнике. Я был в прострации. Каждый цветок на занавесках вызывал умиление, каждая складочка на скатерти просто детский восторг. Белоснежные рюши на фартуке горничной провоцировали просто бурю эмоций. Не помня себя, я ухватил её под локоть и чмокнул в щеку. Девка взвизгнула, подпрыгнув от неожиданности, и стрелой умчалась прочь. Я удовлетворенно хихикнул, аж, нечаянно прихрюкнув от удовольствия, – девка была настоящая! Плотная, упругая, теплая, пахнущая молоком и гвоздикой.

Анисим внес большую разделочную доску, положил её передо мной, прямо на покрытый скатертью стол, и поставил на нее огромную чугунную сковороду на штуке, которая в энциклопедиях о старорусской жизни называлась «чапельником». Я специально выучил это слово, уж больно оно было забавное. На сковороде, скворча, шипела жареная картошка, на второй половине сковороды была целая гора румяных котлет. У меня захватило дух:

– Вот, барин, Данила Лексеич, – все как вы любите, как в стародавние времена, когда еще вы женаты не были, – завтрак по-солдатски, картошечка на сале жареная, да котлетки телячьи. Вот морс из клюквы. Первое дело после загула – хорошенько поесть и попить клюквенного морсу…

Анисим еще что-то бормотал о том, что если будет велено, так Антонина накроет стол сервизом, а не по-босяцки, как простым дворовым… я кивнул ему:

– Присоединяйся, старина, мне одному столько не сьесть!

– Благодарствую, барин, – он взял ложку и стал подгребать картошку с другого края сковороды. Я наслаждался вкусом – удивительно, но вкус пищи был насыщенным, натуральным, невероятно запоминающимся. Я ничего вкуснее в жизни не ел! Смутно всплывали в памяти слова профессора о том, что мне не захочется есть, пить и справлять естественные нужды. Он явно был не прав. Мне очень нравился процесс поглощения пищи, невероятный запах пробуждал столь же невероятный аппетит. Кроме того, справить нужду я тоже был бы не прочь. Анисим от темы картошки с салом перешел к деревенским новостям, которые явно распирали его, еще с момента, как он пришел меня брить:

– Девку эту, Ксану, давно в колдовстве обвиняют. Только не пойму с чего. Ну, лечит она травами, да так у нас многие бабки умеют. Мне думается, батюшка, Данила Лексеич, что просто красоте её завидуют. Мать её была хороша собой, – вот та была заправская колдунья, отец – так себе, ничего особенного, а девка, не в пример родителям, – загляденье.

– А что, Анисим, она с родителями живет?

– Эх, голова ваша, головушка. Отняло вам память совсем! Сирота она. Сначала помер отец, а потом и мать сгинула. Она на отшибе живет, говорят, нравится ей кузнец из соседней деревни, Гришка Селиванов, да без толку все это, баловство одно – женат он. Э-эх, что у вас с памятью, батюшка барин, вы ж ее знаете! Вот до чего загулы то доводят! Надо вас в баньку. Ну да ничего – поправим, все поправим – и здоровье, и память – понемногу все вспомните.

Я вслушивался в слова старика Анисима. Все больший интерес вызывал у меня образ молодой ведьмы. Я решил обязательно увидеться с ней еще раз. И все отдаленней в моей голове были мысли об Альке.

***

Алька открыла глаза и вскрикнула от ужаса. Её умерший пятнадцать лет назад отец сидел на её кровати и держал её за руку.

– Папа!

– Тише, доченька, тише, ты поспала всего пару часов – тебе нужен отдых.