Колыбель в клюве аиста

Садык на Рыжем возник неожиданно - мы с Жунковским едва успели шарахнуться в кювет, и когда всадник развернулся и с криком "Дорогу!" промчался в метре от нас, стало ясно, что он успел где-то основательно поднабраться горячительного. Затем мы с Жунковским смотрели фильм "Джульбарс". Где-то в разгаре фильма хлопнула в зале за спиной дверь, донесся встревоженный голос контролерши: "Ой! Где?!" Слышалось: "Садык... конюх... посыльный..." Слова складывались в жуткую весть: Садык на полном скаку врезался во всадников, мужчину и женщину. Люди потянулись к выходу...

На шоссе, что узкой дамбой пересекал гнилой лог, на мосту толпились люди. Жунковский протиснулся вперед, я в нерешительности остановился у уступа шоссе, непонимающе глядел вниз - там, на льду, беспомощно билась Рыжая. У лошади стояло несколько мужчин.

- Жалко... Чего на меня давишь? - говорил сокрушенно пожилой мужчина, милиционер.

- Жалко, - усмехнулся второй, хромой колхозный объездчик. - Если бы жалел - кокнул. За что тебя на бронь поставили?

- Не-е...

- Заладил свое, а божья тварь мучается, - напирал объездчик. - Давай-ка!

Чего?

- Надо ставить точку. Дай наган, говорю, дай наган! Я не вполне сознавал происходящее: и хотя смерть была не в диковину - она постоянно шелестела похоронками под окнами, - в гибель Садыка не верилось. Зачем слова о точке? Эти люди на дамбе? И те, внизу, на льду... Милиционер отстегнул кобуру, протянул оружие, рифленое, с деревянной ручкой - оно, видимо, было тяжелым, потому что объездчик взял за рукоятку его обеими руками. Целился он со словами "надо, надо помочь" - глаз один у стрелка закрылся, другой, напротив, округлился, рот изогнулся книзу. Оглушительно грохнуло, еще, еще...

Пробиваться через живое кольцо зевак к Садыку смысла не имело - чувства и мысли сплетались в нечто единое горькое. Откуда-то пробивалось и пробилось воспоминание о недавнем - о Садыке...

Тот стоял, бравируя взрослостью: в руках - неизменная самокрутка, махорка из кисета с шелковым шнурком, чакма - не кусочек обыкновенной железяки, как у некоторых, а настоящее кресало - стальной брусок с лихо закрученными концами и обломок молочного кварца.

Садык предлагал:

- Кто хочет кино глядеть? Только тихо...

Он велел нам забраться на крышу сарая. Мы прильнули к щелям. Садык вскоре вернулся. Вместе с ним мы увидели и Асию. Асия была старше даже Садыка, не училась, жила в многодетной семье с убогой матерью, о доступности Асии ходила нехорошая молва...

Садык взглянул наверх и, удостоверившись, что "зрители" на местах, затоптал в навоз окурок, привлек девочку к себе. Но тут произошло непредвиденное: Асия оттолкнула Садыка и сказала громко, будто нарочно для нас:

- Какой быстрый! Попридержи руки!

Садык ошарашенно отступил, растерянно пробормотал:

- Ты что? Говорила же...

- Говорила - да! Где обещанное?

Садык и вовсе растерялся, что-то произнес шепотом, на что последовало:

- Значит, не мели...

И снова Садык прошептал что-то - инициатива, вопреки ожиданию, перешла к девочке. Недовольное ее "Обещал, где?", видимо, касалось чего-то, что было обещано и не исполнено Садыком. Вспомнился слушок о готовности Асии уступить за мзду - неужто обстояло так и сейчас! Меня обрадовал отворот, полученный самоуверенным Садыком, - "кино" с секунды на секунду грозило оборваться... Но Асия, будто удовлетворившись ответом, вдруг переменилась.

- Ну что, вот так и будем стоять? - сказала она громко и бесстыдно.

- А что? - тупо уставился Садык.

- Так и будем стоять? - повторила она. И только теперь, догадавшись, Садык неловко привлек ее - Асия слегка отстранилась, но сама же затем и взяла его за руки, отвела к вороху соломы.

- Ладно... дурак... не на навсегда же... Сама я... - сказала она и стала поспешно раздеваться. Садык опомнился - стал тем Садыком, которым его мы знали - осмелев, он постарался показать "кино" в подробностях. Только Жунковский ничего не видел, он и начальные-то "кадры", когда ничего не было, не стал смотреть, жмурился, точь-в-точь ребенок, а когда Асия запустила руку под платье, он и вовсе отвернулся, лег на спину, глядел в небо, наверняка не слышал нездорового ее смеха, негромкого "Дурак... ну, дурак!.."

Мы шли с Жунковскнм домой с растерзанными душами...

Ромка, Жунковский и я сидели на крыше сарайчика, притулившись к стожку сена.

- Глупо умер, - послышался в тишине голос молчавшего до сих пор Ромки. - Таких не жалко.

Ромка остался ночевать на крыше сарайчика. Мы с Жунковским скользнули вниз, простились, путаясь в картофельной ботве. Мысль о Ромке, о встрече с ним не покидала меня, угадывалась бессонница в раздумьях о нем...

И в самом деле, в ту ночь я долго не мог заснуть, то была бессонница не только от раздумий о Ромке - не выходил из головы Садык. Многое я передумал и о Жунковском, вернее, о Жунковских, бессонница в мальчишечьи годы штука столь же странная, сколь и удивительная...