Колыбель в клюве аиста

― С чего начать? Нужно разрешение районо. А с бумагой ― напрямик сюда. Разберемся, поставим в очередь. Усыновлять, небось, собираетесь крохотного? Или подойдут такие? ― Она показала взглядом на упиравшегося мальчонку. ― Кому не хочется, чтобы приросло корнями ― и верно: усыновлять, так грудного. А много ли таких? Раз, два ― и обчелся. Оттого и очередь. Недавно ночью подкинули одного. Перед тем у ворот крутилась особа с мужчиной. Потом будто мужчина отирался один. Говорят, в очках. Интеллигентный. Все выспрашивал у сторожа ― тот у нас, простите, за бутылку отдаст душу черту и лешему одновременно. Утром сторож-то объявляет: мол, идите, на площадку ― принимайте гостя. Бросились мы ― там, на качелях, лежит человечек, обернутый в одеяльце. Чмокает, слышим, сосочку. Мы ― к сторожу. Тот руками разводит: загляните, говорит, под одеяльце и спросите у него самого. Так и поступили. Взглянули. Так это был вылитый очкарик! Нашли мы в нем и черточки от особы ― не то глаза, не то лобик. И такая, простите, вскипела досада: скотство последнее ― бросить свое семя! Хуже того: иная тварь за детеныша и не жизнью поскупится, а здесь...

Женщина заводилась круче и круче: казалось, поручение начальницы было для нее удобным поводом излить накипевшее. И я сам, вначале больше раздражаясь, нежели вникая в ее рассказ, затем неотвратимо входил в боль, мне казалось порою, что она выговаривала заодно и мое.

Микроавтобусы шумно проскользнули мимо, обогнули детский городок, направляясь к воротам.

― Хотя, как знать, ― произнесла после длительной паузы работница, ― где хорошее и плохое. Одни бросают, другие подбирают, а брошенное становится что твое золото. Кем бы стало дитя, не подбрось сюда их? С такими, простите, папочками и мамочками ― где больше заразы? Вы встречались с детдомовцами? Они привязаны друг к другу иной раз больше, чем брат к брату, сестра к сестре; они лучше ценят человека в человеке, за добро готовы отдать все. Простите, заморочила голову, ― спохватилась наконец-то она, ― идите-ка в районо. Вторая дверь слева ― в комнате сидят двое. Та, что у окна, пожилая женщина ― она и есть комиссия по усыновлению и удочерению. Она и определит возможности. Скажите: мы хотим усыновить ребенка, непременно грудного. История, знаете, нескорая, отстоять в очереди придется месяцы. Посодействую, чем смогу.

Мы распрощались с сердобольной работницей и еще долго, с минуту-другую, стояли молча, не зная, как поступить дальше.

― Главное запамятовала, ― снова первой прервала паузу женщина, ― кого подглядеть: мальчонку или девочку? Не стесняйтесь. Дело серьезное: ведь брать придется не напрокат.

― Желательно... мальчишку, ― выдавил я, жена поддержала кивком головы.

― Чтобы был похож... ясно... ― заключила для себя понятливая работница.

В районо и вовсе я вник в непростую кухню усыновления. Следовало: обратиться с заявлением на имя начальника районо, а к просьбе приложить характеристики с места работы, справки о заработной плате, акт об обследовании жилищных условий и еще бумажки, еще, еще... Далее? На одном из заседаний специальная комиссия рассматривала заявление и выносила решение ― оно шло на утверждение начальству районо. И только теперь началось основное, то, что содержало в напряжении совесть, бумажное, казенное нередко выворачивало наизнанку душу ― многое нужно было терпеть, перенести. Волею судьбы мы становились участниками бесчеловечной ярмарки-торга, где имелось все: грубое, низкое, трепетно-нежное, светлое. Мы ходили на краю пропасти и надежды, черного и белого.

Мы терпеливо ждали. В месяц раз я звонил, не спрашивал ― просто называл свое имя. Работница понимала с полуслова.

― Это я, ― говорил я в трубку, стараясь придать голосу солидность.

― А-а, здравствуйте, поняла... ― следовал ответ, ― еще не скоро, потерпите...

Или:

― Удобнее позвонить в конце марта... Теперь уже скоро, милый, непременно скоро...

И прерывистый зуммер ― тире-тире-тире-скоро-скоро...

Как-то, не утерпев, с букетиком дубков, с всклокоченными из под фуражки волосами, завернул в П-образное заведение. Женщина недоуменно взглянула на меня, покраснела, со словами "Это мне? Зачем так? Понятно..." приняла дар.

И здесь разговор вышел недолгим.

― Пока ничего. А вы не беспокойтесь. Будет точно, поверьте мне... ― сказала она.

Наступил день, которого ждали и побаивались.

Утром поднял с постели звонок. Лида, застегивая на ходу халат, устремилась к телефону, секунду-другую молча слушала, передала трубку мне.

Звонила работница.

― Слышите меня? Подъезжайте... ― в трубке послышались обрывистые гудки: сегодня-сегодня-сегодня... А спустя час благожелательная работница провела в знакомое здание, которое носило замечательное, хотя и странное название ― "Дом ребенка". В просторном вестибюле у окна стояли пузатые кадушки с раскидистыми фикусами,

― Услышала о поступлении вчера, ― начала работница и осеклась, вероятно, впервые поняв трепетность ситуации.

Потом она старалась, хотя и не всегда успешно, контролировать речь и действия: