Колыбель в клюве аиста

Я обернулся ― Сталин стоял на трибуне, приняв знакомую по сотням фотографий позу: он, казалось, на миг заметил меня в толпе и помахал рукой. Разумеется, Сталин приветствовал всю колонну, даже не колонну ― народ, всех, кто в эти минуты проходил по праздничной площади и за ее пределами, стоял у приемников и репродукторов ― везде: в столице, в тысячах других пунктах страны и за рубежом ― то были приветствия пастыря, отца, для которого все сыновья и дочери едины. И все равно "казалось" было настолько впечатляющим, что я на секунду-другую оцепенел, по телу пробежали мурашки; воздух колыхался от восторженных возгласов:

― Сталин! Сталин!

В море голосов тонул мой голос:

― Сталин! Сталин!

Как-то зимой, отзанимавшись, мы покидали лингафонную, тесную комнату, вмонтированную в башенку на верхотуре здания. Мы шумно вырвались в узкий коридор, устремились вниз по лестнице. Навстречу, наверное, в ту же лингафонную поднималась группа незнакомых студентов. Я обратил внимание на молодого человека и девушку в конце группы. Возможно потому, что молодой человек, едва поравнявшись со мной, вдруг остановился, открыл чемоданчик, что-то стал в нем отыскивать.

― Не здесь ― покажешь на занятии, ― сказала громко его спутница в свитере-водолазке.

Она, отбросив со лба прядь волос, поправив на плече ремешок сумки, взглядом проводила меня. И я находился уже этажом ниже, когда сверху позвал женский голос:

― Жунковский! Стой же!

Застучали дробно о ступеньки каблучки, секунду-другую спустя передо мной стояла девушка в свитере.

― Жунковский! Неужели?! ― произнесла она горячо. ― Не узнаешь меня? Вспомни, я Савина! Ну, Лида Савина!

Неожиданность встречи убила мужество ― я стоял перед ней довольно долго, тупо соображая:

― Ну, Савина! А ты... ― она назвала меня старым именем, что смутило еще больше. Я смотрел на нее сверху вниз растерянно, отвратительно мялся, бубнил в ответ:

― Да... узнал... здорово... я... тогда... сейчас... Артур...

― Вы, Артур?― вдруг с ты на вы перешла девушка в свитере. ― Я ошиблась?

― Нет, нет! ― поправился я. ― Не ошиблись... Просто я... зовусь сейчас Артуром...

― Сейчас? Артуром? Почему "сейчас"? И почему Артуром? ― произнесла она, сбитая с толку.

Ситуация, признаться, создалась опереточная ― в пору было взвиться в канкане и пропеть объяснение, почему я стал Артуром.

― Ведь ты из Приозерья?― продолжала она.

― Да.

― Человека, моего знакомого, звали иначе.

― Ну, да... ты права, ― вдруг, помимо воли, перешел я на ты.

― Тогда почему? ― Объясню позже.

Она взглянула мне в глаза, будто пытаясь прочесть в них разгадку. Улыбнулась, на этот раз сдержанно, и сказала, словно заключила:

― Как замечательно, что мы встретились! Са-ви-на! Напряги память ― вспомни. В военные годы в нашем классе учились эвакуированные дети. Четверо. Тюриков, Вайнберг, Масленников и... Вспоминай, вспоминай... Крайний ряд справа, если встать лицом к классу, вторая парта ― вспомнил? Парта вторая и как бы сразу последняя, потому что за нею стояла печка, отгородившая дальний угол класса ― "Камчатку" ― вспомнил?

На второй парте, с краю у окна, вначале сидел Ахмедов, парнишка-переросток. Накануне Ахмедов ушел на последнюю парту, место его занял косолапый Турсун Азимов ― изрядный псих. Азимов славился ненавистью к "чистюлям", был причиной либо поводом к большинству потасовок в классе, где ему перепадала большая часть тумаков; ходил постоянно он в царапинах и синяках. Новенькой учительница предложила сесть рядом с Азимовым, потому что другого места в классе не оказалось. Девочка охотно согласилась, но воспротивился Азимов. На помощь пришла учительница, однако, просьбы, увещания, угрозы не подействовали на Азимова ― посиневшими от напряжения руками он вцепился за край стола, отчаянно мотал головой.

― Не хочу, ― говорил он, отбиваясь, ― не хочу сидеть с куклой!

Вспомнил?

Да, конечно: новенькая в слезах выбежала из класса, за нею бросилась учительница, а между нами, пацанами, после того, как Азимов пнул ногой одного из нас, произошла стычка... До сих пор не пойму, с чего взбеленился Азимов? Впрочем, на следующий день он изменился, а новенькая, увидев на лице вчерашнего недоброжелателя смущение, заговорила первая: "Мальчик, пожалуйста, не сердись на меня ― я не хотела обидеть. Не кукла я. Честное слово..."

Существо с белым, необычным для наших девочек, бантом-бабочкой в волосах, в ботинках с диковинными тесемочками ― это в то время, когда в классе все ходили босиком ― так вот новенькая и была Савина. Училась она у нас недолго, с полгода в одном классе, с месяц-другой ― в другом. Дело прошлое, но мы-то свои, а потому напомню: в ней светилось что-то такое, что даже тогда нас с тобой, по сути детей, притягивало к ней. И если к тому же приплюсовать необычность ее судьбы, принадлежность ее к другому миру, где все для нас было в дымке таинственности, станет понятнее и тогдашняя тяга.

Уехала из Карповки Савина, и я, нет-нет, да и вспоминал, представлял ее взрослой, надеялся увидеться, а когда встреча стала явью, почудилось, что случайно одолелась огромная пропасть во времени...