Колыбель в клюве аиста

Мы с Савиной после занятий зашагали через Сокольники. Шли медленно по 6-ой Листвиничной Просеке (кажется, так называлась она) ― начиналась просека едва ли не у ворот института и тянулась к центральному кругу парка. Лежал старый снег, оттепель разбросала всюду лужи со снежной кашей ― нередко нам приходилось упражняться в прыжках в длину. Беседа выдалась под стать тому: непринужденно перескакивали мы с одного на другое. Вспоминали общее. Разумеется, школу, класс ― бедный, покривившийся от старости домик в конце двора, с припеку основного здания ― до сих пор мне снится наш скворечник, где так пахло хорошо известью, а зимними утрами у печи плясали огненные блики! Помнила Савина на удивление многое. Значит, Карповка для нее значила больше, чем пункт транзита. Отлично помнит тебя. "Он так восторженно пересказывал фильмы", ― сказала она о тебе.

А ведь верно! До сих пор вижу тебя в кругу ребят: жестикулируя, ты пересказываешь сюжет "взрослого" фильма ― каким только путем удавалось тебе проникнуть в клуб! Слушали мы, не догадываясь о твоей кинематографической судьбе... И других ребят вспоминали... Турсуна Азимова, например, пацана со странностями, Савина знала лучше, чем я. Знал я, что жил он где-то на отшибе ― но слышал ли, что Турсун жил вдвоем с отцом-пьяницей? Отец шабашничал, ходил по дворам, за еду ремонтируя сарайчики, погреба, делая саманы и кизяки ― знал ты об этом? Савина рассказывала о неизвестном эпизоде ― ничего особенного, я слушал ее как нечто, имевшее прямое касательство и ко мне.

Вот эта история... Савина будто по просьбе учительницы, встревоженная отсутствием пацана, разыскала с подругой избушку Турсуна. Азимов, увидев девочек, рванул из дома, исчез в саду. Азимов-старший и девочки долго звали его. Начались поиски. Турсун, волчонком сидевший в крапивнике, увидев их, вскочил на ноги, сжав кулаки, бросил:

― Что надо? Уходите! Сейчас же! Кто вас звал?

Савина заметила высохшие кляксы глиняного раствора на лице, одежде мальчика; такие же капли виднелись и на отце; отец и сын наверняка только что вкалывали, мастерили саманы ― вот где крылась причина столь долгого отсутствия в школе Азимова!

― Грамота ― хорошее дело, ― пытался объяснить девочкам отец, ― а желудок требует, ― он показал на казанок с остатками похлебки. ― Желудок говорит: "Не забывай меня..." Что важнее, дочка, желудок или грамота? Грамота подождет, а желудок не любит ждать.

― Турсуну нужно учиться! ― возразила девочка. Азимов-старший удивленно и долго глядел на Савину, сказал протяжно:

― Да-а? Неужели? И откуда припорхала такая речистая, чистенькая? Кто ты? Сестренкой, что ли, приводишься Турсуну? А может быть, учительницей? Невесткой?

Савина густо покраснела.

― И во тьме всегда отыщется божья искорка ― темный человек, я и все ж понимаю: нельзя мальчишке без грамоты. Я не неволю ― какой отец хочет ребенку

худого, дочка? Сам он...

― Сам?

― Ну да...

― Но почему?

― Спросите у него ― вот он.

Азимов стоял неподалеку, еще крепче сжимая кулаки.

― Уходите! Сейчас же! ― еще более зло и нервно бросил он непрошеным гостям.

Савина не могла взять в толк, почему нужно пацану пропускать занятия ради тяжелого труда в глиняном карьере? Жизнь в Карповке дала ей много нового, непривычного, что не так-то просто укладывалось в голове, к чему нелегко привыкнуть: почему Турсун с отцом вдвоем? Для чего глиняный карьер? Саманы? И главное: почему в такое неистовство пришел мальчик?

Никакие уговоры не могли заставить Азимова вернуться в школу ― пришел сам, когда о нем стали забывать. Его увидели прячущимся за огромным деревом, что стояло во дворе школы неподалеку от нашего скворечника. Он, смущаясь, держал подмышкой стопку учебников и тетрадей, другой рукой сжимал конторскую чернильницу, по сути письменный прибор с прямоугольным пластинчатым основанием-подставкой для карандашей и ручек. Он был умыт, ухожен, волосы подстрижены в короткий ежик ― полубокс, одет в трофейный коричневый не по росту китель, обут в новые(!) сапоги...

― Турсун вернулся! Турсун! ― прокатилась новость в классе.

Блудного сына расспрашивали, ощупывали...

― Странно: мне однажды приснился Турсун в сапогах, с письменным прибором в руке, ― сказала Савина во время прогулки в Сокольниках.