Колыбель в клюве аиста

Мы пересекли лес ― подумать только ― почти в черте города, за фабричными постройками ― солидный массив леса! ― вышли к большой поляне ― тут-то и намечалось расположить жилые дома. Поляна лежала мягко и светло на изгибах рельефа. К реке сбегала залесенная балка с рваным боком, пространство между балкой и лесом по нашу сторону было скошено, сено собрано в копна. За балкою, судя по редким валкам сена, сенокос еще предстоял. Перед нами простиралась территория Лидиного участка. В одном из ответвлений балки, ближе к нам, стояли порознь, неподалеку друг от друга, несколько сосен с изрядно скрюченными ветвями: разлапистые снизу и высохшие, сучковатые сверху. Лутцев, внимательно осмотрев сосны, коротко заметил: "Впечатляет", сказал вскользь, но позже в Лидиных набросках, затем в первом варианте "узла" ясно ощущались мотивы, навеянные скрюченными деревьями. В следующий раз мы пришли сюда вдвоем. Лида пристроилась у камешка с папкой в руках, я отправился побродить по лесу, а заодно с намерением сделать несколько снимков участка. Вернувшись, застал жену с двумя набросками. Рисунки будто спорили: на одном из набросков были изображены скрюченные сосны, на втором ― нет. Я глядел, заражаясь духом поиска, гадал о возможном решении, втайне радовался, когда Лида, разбирая баррикады на пути к решению, сметала вместе с покореженными соснами и напряженность. Забегая вперед, скажу: второй вариант "узла", как говорят архитекторы, получился функциональным, естественным; он увязывался с ландшафтом, исходил из него, не утопая, но и не выпирая: здания замыкали пространство с востока, по террасам, природным ступенькам, опускались в долину реки; здания стояли веером, замыкая поляну со стороны реки... Отщелкав кассету, я снова полюбопытствовал. На коленях поверх папки у Лиды покоился лист чистой бумаги. И бумага, и жена, и многое другое ― все было проникнуто ожидаемым чего-то.

Чего?

Я подумал о нашем бытие: шло оно гладко, но неужто обойдется без бурь? Крушений? Я поднял листы с набросками, отряхнул муравьев, сложил листы в папку, подал руку ― Лида в порыве благодарности прижалась головой к моему плечу ― не скрою, то было одно из счастливейших мгновений в жизни...

3

Что полуторатысячный оклад ― я работал в вузовской проблемной лаборатории! По приглашению руководителя моего дипломного проекта ― он же руководитель "проблемки", величина, устоявшаяся в геологических кругах. Помню наставления его в первые дни ― голос мягкий, вкрадчивый, сдобренный лукавством ― в них трудно отличить серьезное от шутки:

― Не бросайтесь сходу изобретать вечные двигатели ― они изобретены, притом давно. Вселенная, например, галактика... система планет с Солнцем, наконец, наша Земля ― чем не двигатели? Представляете, с каких пор движутся?..

У моего руководителя свой шеф, ученый с мировым именем, глава известной школы. Шеф (отныне назовем его так) навещал нашу лабораторию не часто, но едва ли не каждый визит ― в памяти сотрудников лаборатории. В сопровождении руководителя лаборатории, едва переступив порог и поздоровавшись, шеф громко интересовался делами. Потом они уходили в закуток в конце лаборатории; минуту-другую спустя оттуда доносился шелест карт, категоричный, резкий голос шефа, мягкий, предупредительный ответ главы лаборатории; потолковав, они выходили из закутка, усаживались за стол ― и тогда закручивалось нечто, напоминавшее одновременно заседание и беседу. Шеф спрашивал ― ему отвечали: шеф не любил длиннот, на его короткие вопросы следовало отвечать лаконично и только по существу.

― Что с отчетом? ― рубил с ходу шеф.

― Общая часть почти готова. Остальное на мази.

― Что значит "почти"?

― Не все выстраивается с магматизмом.

― Значит, не "почти" ― все?!

― Я хотел сказать, есть противоречия, в деталях, конечно...

― Покажите...

На одном из таких импровизированных заседаний-бесед руководитель лаборатории, перехватив взгляд шефа, обращенный в мою сторону, представил тому меня.

― Это новенький. Выпускник. Мэнээс, ― сказал он, кивком приглашая меня к столу.

― Какого выпуска?

― Нынешнего.

― И сразу мэнээс, ― произнес шеф, не то удивляясь, не то радуясь,― живете хорошо.

― Поскромнее мест в штатном расписании не оказалось ― в некотором роде аванс, ― объяснил, улыбаясь, руководитель лаборатории.

― Чем занят? ― посмотрел на меня шеф взглядом Зевса-громовержца.

― Ничем, ― ответил за меня руководитель. ― Пока ничем ― пусть приглядится...

― Но это уже не "ничем", а "чем-то", ― молвил шеф. ― Не засиживайтесь. Засиживаться в чистилище нехорошо, да и накладно ― смелей к жаровням и котлам ада!

В наставлениях, в этих "смелей к жаровням и котлам!" и "... не бросайтесь изобретать вечный двигатель!.." ощущалось различие в натуре этих людей. Мой руководитель любил шутить, но в шутках его часто угадывались намек и адрес. Шефу же, казалось, юмор был противопоказан. В тех случаях, когда он все же шутил, на лице его, у уголков рта, появлялось подобие улыбки, хотя глаза при этом оставались холодными.