Колыбель времени

— А если наследницу или если не зачнет?

— Вам не следует так неуместно шутить, леди! — Глаза Бедингфилда недобро блеснули. Но он тут же усмехнулся: — В таком случае вы будете жить в Вудстоке вечно.

— Вместе с вами, сэр? — не удержалась от возможности пнуть его Елизавета.

Того передернуло, сидеть в этой глуши и Бедингфилду становилось невыносимо.

— Просто никто не может ни на что рассчитывать. Все во власти Божьей, я это прекрасно знаю по себе. Потому и королева не может быть ни в чем уверенной… — Елизавета поняла, что зря дразнит Бедингфилда.

— Спешу вас разочаровать, леди Елизавета, королева уже понесла! И все предсказания твердят, что это наследник.

Елизавета подумала, что по ее собственному поводу тоже много что предсказывали, но вслух ничего говорить не стала, только широко перекрестилась:

— Слава богу! Я искренне рада за сестру.

И мысленно добавила: может, тогда меня оставят в покое?

Вечером, размышляя над тем, сколь капризны Фортуна и судьба, она вдруг принялась писать прямо на стене:

Фортуна, жестоких ударов тьма,
Отчаяньем полнит разум.
И снова мой страшный удел — тюрьма,
Миллион обвинений сразу.
Кто казнь заслужил, тот ее не боится,
Беззлобный в оковах страдает в темнице.
Невинный в опале, преступник на воле,
У нас переменчивость ныне в фаворе.
Бог даст, и враги на себе испытают,
Все то, что сейчас для меня замышляют!

Сполна вкусив прелести заключения сначала в Тауэре, потом в Вудстоке, Елизавета мечтала только об одном: чтобы ей позволили вернуться в свое любимое имение в Хэтфилде и оставили в покое. И еще она поняла, что совсем не желает замуж. На свете был только один человек, которого она могла представить своим мужем, — Роберт Дадли. Но Елизавета даже не знала, где он теперь. Она боялась спрашивать у Бедингфилда, не желая навредить Роберту даже нечаянно. Опальная сестра королевы была опасна для прежних друзей и родственников. Недаром никто не вспоминал о Елизавете.

Она надеялась, что вспоминают, но Бедингфилд никого не допускает и письма тоже не передает. Так и было, упорно пытались писать Кэтрин и Парри, но, не получая ответа, быстро поняли, что леди в опасности и лучше ей не вредить. Изоляция была полной, а оттого очень тяжелой.

Оставалось только размышлять. О чем? Обо всем: о вопросах власти и взаимоотношениях людей, о том, ради чего и чем можно жертвовать, а когда не стоит, как поступила бы в том или ином случае она сама. Эти размышления повлияли на характер Елизаветы в немалой степени. Она не просто повзрослела, она стала не в пример мудрее, осознав цену жизни и смерти.

А еще Елизавета невольно сравнивала себя с Марией, но не из-за разницы в их положении, а пытаясь понять, как она сама поступила бы в том или ином случае. Вышла бы замуж за Филиппа? Он испанский принц, делать мужа еще и королем Англии значит попросту отдавать свою страну в руки испанцев. Те только и ждут такого подарка! Жена должна подчиняться мужу во всем, значит, английская королева должна подчиняться испанцу даже в ущерб интересам собственной страны? Получалось так.

Не поэтому ли твердят, что женщина на троне — это катастрофа? Она обязательно посадит на шею себе и своему народу чужака. Тогда как же быть королеве, неужели оставаться незамужней? Основательно поразмыслив, она решила, что если не выходить замуж за своего подданного, то остается лишь девичество…

Хотя к чему все эти размышления? Ей трон не светит, а Мария без всяких раздумий вышла за Филиппа Испанского, не побоявшись, что супруг вместе со своим папашей приберут Англию к рукам. От такой мысли становилось тошно и внутри взыгрывало чувство протеста. Она бы никогда так не поступила! Скажи Елизавета кому-нибудь о своих размышлениях, посмеялись бы, но говорить было некому, потому приходилось размышлять молча.

Постепенно выковывался характер, вернее, новые его грани. В коконе, в котором она существовала, гусеница превращалась в бабочку. Елизавету с раннего детства приучили, что выдавать свои мысли не стоит, что расчет должен стоять выше любых чувств и голая выгода привязывает надежнее любых посулов. Теперь она в этом уверилась окончательно, в ее жизни иначе нельзя. И если бы теперь ей пришлось, она спокойно пошла бы на мессу вместе с Марией, не морщась и не переживая. Жизнь стоила мессы.

Одно она знала точно: никогда никого не станет преследовать за веру и совсем не желает выходить замуж, чтобы не попадать под чью-то волю.

Чужие тайны

Я сидела за рукоделием (вот уж чем раньше никогда не занималась в своей жизни, руки не оттуда росли!), мысли привычно бродили вокруг да около королевской беременности. И вдруг…

Одна женщина выговаривала другой:

— Ты так похудела, Мэри, одни глазищи и живот остались. Тебя словно что-то гложет.