Колыбельная

Вскоре Таничу надоело думать о страшном черном боге, который существует среди разбегающихся галактик; он решил, что это плод его больного воображения, и пошел на железнодорожную станцию покупать обратный билет. Он свернул на объездную дорогу, чтоб никого больше не встретить. В пути он остановился покурить и о чем-нибудь подумать, но вместо этого просто курил и ни о чем не думал. Над линией электропередачи порхала крохотная желтобрюхая птичка; наверно, синица. Лети в лес, сказал ей Танич, там твой дом. Но птичка не хотела возвращаться домой, ей как будто что-то понадобилось здесь. По правую руку белело заснеженное поле, переходящее в подлесок из лещины, слева тянулся бесконечный забор химкомбината. Дорогу завалило снегом, и никто не потрудился ее расчистить. Танич отбросил окурок и пошел вперед. Он шел долго, но дорога не кончалась. Слева всё так же тянулся забор, справа белело поле. Таничу хотелось лечь и уснуть на этом холодном индустриальном ландшафте. Однако он продолжал брести вперед, преодолевая сопротивление смерзшегося снега, заслоняя рукой лицо от ветра. Солнце опустилось за горизонт, разлив на западе красную ртуть. Темнота надвинулась на пустое пространство как глухота. Далекие фонари химкомбината разбавляли сумрак мигающим светом. Они подмигивают мне, подумал Танич, потому что знают все мои тайны. Дорога пошла под уклон; Танич поскользнулся и подвернул ногу. От резкой боли он едва мог передвигаться, и ему приходилось часто останавливаться. Он кутался в пальто и размышлял о судьбах разных людей. Он понимал, что эти размышления лишены смысла: надо просто идти вперед, несмотря на боль и отчаянье. Но он не мог не думать: о Петре, о Насте, которая живет с электриком, о мертвой проститутке Зине, но больше всего думал о Дианочке. Приживется ли она в маленьком городе, затерянном вдали от основных дорог, не найдут ли ее злые люди с холодными глазами, не отправят ли в детский дом, чтоб научить ненавидеть окружающую действительность и пользоваться людьми в корыстных целях; боже, лишь бы у нее всё сложилось хорошо. Неподалеку послышался шум двигателя. Галлюцинация, подумал Танич, опускаясь на колени. Господи, попросил он, может, ты и больное чудовище, но вдруг нет, и тогда, умоляю, помоги Дианочке, спаси ее, я никогда не просил за себя, потому что меня невозможно спасти, но за нее прошу: подари ей жизнь, полную радости смысла. Я давно растерял эту детскую радость и не чувствую направления, я иду вместе с другими угрюмыми тенями кривыми тропками к пропасти забвения, а она пускай шагает по прямой дороге в яркое будущее, ощущая вблизи тепло дружеских рук и биение любимого сердца; это всё, что мне надо, это всё, чего я прошу… Он опустил голову, чувствуя жар уходящей жизни.

— Танич, это ты, что ли, старый черт?

Танич поднял голову, сморгнул налипший на ресницы снег. Рядом стоял уазик. Из кабины выглядывал бородатый водитель. Танич не помнил его, но кивнул.

— Здорово, дружище, — прогремел бородач. — Ты чего тут расселся? Залазь внутрь, подброшу до города.

Он протянул Таничу руку, помог забраться в кабину. Танич стучал зубами от холода. Бородач вручил ему фляжку: на, глотни. Танич глотнул и обжег горло.

— Как тебе водка? — спросил бородач. — Бодрит, а?

— Бодрит, — согласился Танич.

— Вот погодка, — сказал бородач, смеясь. — Ты чего по этой дороге поперся? Так и замерзнуть недолго. Мороз, блин, нешуточный.

Танич ничего не ответил. Бородач еще долго болтал и смеялся, не переставая твердой рукой вести машину. Танич в ответ кивал или говорил «ага», чтоб не обидеть своего спасителя. Ему казалось, что он проснулся после долгого изнуряющего сна. В целом он был счастлив. 

Глава девятая