Колыбельная

Несовершенный, безнравственный — вот мир, в котором я живу. Так далеко от Бога — вот люди, с которыми я остался. Все хотят власти. Мона и Элен, Нэш и Устрица. Те немногие, кто меня знает, — все меня ненавидят. Мы все ненавидим друг друга. Мы все друг друга боимся. Весь мир — мне враг.

— Мы с тобой, — говорит Нэш, — нам нельзя доверять никому.

Добро пожаловать в ад.

Если Мона права, если прав Карл Маркс, которого она цитировала, то убить Нэша означает его спасти. Вернуть его к Богу. Вернуть его к человечеству, искупив его грехи.

Наши взгляды встречаются, и губы Нэша вылепливают слова. Его дыхание пахнет чили.

Он читает баюльную песню. Каждое слово — с нажимом, словно надрывный собачий лай. Каждое слово — с нажимом, так что чили пузырится у него на губах. Летят капельки красной слюны. Он умолкает и лезет в нагрудный карман. Чтобы достать карточку. Он вынимает ее двумя пальцами и читает уже по карточке. Карточка вся заляпана соусом, так что он вытирает ее о скатерть и читает по новой.

Слова звучат мощно и сильно. Это звук смертного приговора.

Мой взор мутнеет, мир расплывается серыми пятнами. Все мышцы вдруг обмякают. Глаза закатываются, колени подгибаются сами собой.

Значит, вот как это — умирать. Чтобы спастись.

Но убийство — это уже рефлекс. Это — мои способ решать все проблемы.

Колени подгибаются, и я падаю на пол. Ударяюсь сначала задницей, потом — спиной, а потом — головой.

Все происходит само собой. Непроизвольно, как отрыжка, как чих, как зевок. Баюльная песня звучит у меня в голове. Пороховая бочка с дерьмом, которое я до сих пор не разгреб, — она всегда при мне.

Расплывчатый серый мир вновь обретает четкость. Я лежу на спине на полу и смотрю на жирный серый дым, клубящийся под потолком. Слышно, как трещит кожа мертвого повара, поджариваясь на гриле.

Нэш роняет карточку на стол. У него закатываются глаза. Плечи вдруг опускаются, и он падает вниз лицом — прямо в миску с чили. Красный соус выплескивается на скатерть. Его тело медленно валится набок, и он падает на пол рядом со мной. Его глаза широко открыты — смотрят мне прямо в глаза. Его лицо все измазано в чили. Его хвостик, который торчал на макушке, как чахлая пальмочка, растрепался, и волосы упали ему на лицо.

Он спасен, но я — нет.

Серый дым обволакивает меня, гриль шипит и шкварчит. Я поднимаю с пола карточку Нэша и подношу ее к пламени свечи на столе. Дым — к дыму. Я просто смотрю, как она горит.

Включается сирена, пожарная сигнализация. Сирена такая громкая, что я не слышу собственных мыслей. Как будто они вообще есть — мысли. Как будто я могу думать. Вой сирены распирает меня изнутри. Большой Брат. Он занимает мой разум, как армия — павший город. Пока я сижу — жду полицию, которая меня спасет. Вернет меня к Богу и воссоединит с человечеством. Вой сирены заглушает все. И я этому рад.

Глава сорок первая

Уже после того как полицейские зачитали мне мои права. После того как на меня надели наручники и привезли в участок. После того как в бар вошел первый патрульный, увидел тела и сказал: “Господи Иисусе”. После того как полицейские врачи сняли мертвого повара с гриля, увидели его сожженное лицо и проблевались прямо себе в ладони. После того как мне разрешили сделать один звонок, и я позвонил Элен и сказал, что мне очень жаль, но вот оно и случилось. Я арестован. И Элен сказала:

— Не волнуйся. Я тебя вытащу.

После того как у меня взяли отпечатки пальцев и сфотографировали меня анфас и в профиль. После того как у меня отобрали бумажник, ключи и часы. Мою одежду, мою спортивную куртку и синий галстук сложили в пластиковый пакет, надписанный не именем, а моим новым криминальным номером. После того как меня — голого — провели по холодному коридору из шлакобетонных блоков в холодную бетонную комнату. После того как меня оставили наедине с деловитым пожилым офицером — дородным и крепким, с руками размером с бейсбольные рукавицы. В комнате, где только стол, мешок с моей одеждой и большая банка с вазелином.

После того как меня оставили наедине с этим седым старым буйволом, он надевает хирургическую перчатку и говорит:

— Пожалуйста, повернитесь лицом к стене, наклонитесь вперед и раздвиньте руками ягодицы.

Я говорю: что?!

И этот хмурый гигант опускает два пальца в перчатке в банку с вазелином и говорит:

— Обыск на теле. — Он говорит: — Пожалуйста, повернитесь.

И я считаю — раз, я считаю — два, я считаю — три...

И поворачиваюсь к стене. И наклоняюсь вперед. Хватаюсь руками за ягодицы и раздвигаю их.

И считаю — четыре, считаю — пять, считаю — шесть...

Я со своей неудачной убогой этикой. Как и Вальтруда Вагнер, как Джеффри Дамер и Тед Банди, я — серийный убийца, и так начинается мое наказание. Доказательство свободы воли. Моя дорога к спасению.

Голос у копа прокуренный, хриплый. Он говорит:

— Стандартная процедура для всех задержанных, считающихся опасными.

Я считаю — семь, я считаю — восемь, считаю — девять...

И коп говорит:

— Будет не больно, но неприятно. Так что расслабьтесь.

Я считаю — десять, считаю — одиннадцать, считаю... И черт.

Черт!

— Расслабьтесь, — говорит коп.