Я кидаю ключи на столик у двери, наклоняюсь и возле моей ноги поднимаю скомканный лист, затем расправляю его по дороге в кухню. У мамы много предрассудков, связанных с ее работой, она печатает только на старой потрепанной пишущей машинке, которую она протащила через всю страну, когда работала фрилансером и писала статьи о музыке для газеты в Сан Франциско. Машинка шумная и выглядит так, словно осталась со времен «Пони-экспресс».[3]
Еще у нее есть навороченный брендовый компьютер, но его она использует исключительно для раскладывания пасьянсов.В правом верхнем углу страницы, что у меня в руках, стоит номер А1, и начало весьма типично для моей матери.
Она была… что дальше? После последнего слова только чернильное пятно, растекшееся до места, где лист был вырван из машинки.
Я продолжаю собирать листы с отвергнутыми вариантами, сжимая их в руке. Они не слишком различаются.
В одном, под номером IIА, действие происходит не в Нью-Йорке, в другом — Брок Доббин становится Доком Броббином, затем снова все меняется обратно. Вроде бы небольшие детали, но моей матери всегда нужно время, чтобы войти в колею. Но как только ей это удается — берегись. Она закончила свою последнюю книгу за три с половиной недели, и это был достаточно толстый толмут, чтобы им можно было придерживать дверь.
Звуки музыки и пишущей машинки становятся громче, когда я вхожу в кухню, где мой брат Крис гладит себе рубашку на столе. Солонку с перечницей и держатель для салфеток он передвинул на самый край.
— Хэй, — говорит он, убирая волосы с лица. Утюг шипит, когда он его поднимает, затем брат приглаживает край воротничка, сильно надавливая.
— Ну и как долго она это делает? — спрашиваю я, достаю мусорное ведро из-под раковины и выбрасываю туда листки.
Он пожимает плечами, выпуская пар из утюга и разминая пальцы.
— Пару часов, как мне кажется.
Я выглядываю из-за него, через столовую прямиком на веранду, где могу наблюдать свою мать, сгорбившуюся над печатной машинкой. Рядом с ней стоит свеча. Мама усиленно работает. Всегда странно наблюдать за ней. Она уходит в себя и всем телом набрасывается на свою работу, словно иначе нужные слова не придут на ум достаточно быстро.
И она будет часами продолжать в том же духе, пока наконец не появится с судорогой в пальцах, больной спиной и пятьюдесятью страницами, которых будет достаточно, чтобы удовлетворить на время редактора из Нью-Йорка.
Я сажусь за стол и просматриваю кипу почты, скопившуюся у миски с фруктами, в то время как Крис переворачивает рубашку и плавно проводит утюгом по манжете. Он очень медленно гладит, это я к тому, что я бы давно уже запарилась, неспособная просто стоять все то время, что у него уходит на глажку воротничка. Единственная вещь, которую я ненавижу наблюдать, кроме той, когда кто-то делает что-то неправильно, это когда кто-то делает что-то медленно.
— Сегодня важный вечер? — спрашиваю у него. Он ниже наклоняется к рубашке, сфокусировавшись на переднем кармане.
— У Джениффер Энн званый ужин, — отвечает он. — Он полуофициальный.
— Полуофициальный?
— Это значит, — медленно произносит он, все еще концентрируясь: — никаких джинсов, никаких спортивных курток. Галстуки необязательно. Как-то так.
Я закатываю глаза. Еще шесть месяцев назад мой брат был неспособен отличить официальный стиль, не говоря уж об неофициальном.
Десятью месяцами ранее, на его двадцать первый день рождения, его поймали за продажу травки. В любом случае, это было не первое его столкновение с законом: во время учебы в средней школе у него было несколько взломов с проникновением и без (с признанием вины), одно вождение в нетрезвом виде (отпустили) и одно хранение незаконных веществ (общественные работы и большой штраф, но он чудом избежал неприятностей). Но после того как его поймали на вечеринке, он некоторое время провел в тюрьме.