Колыбельная

— Ненавижу людей, которые утверждают, что они видят духов. — Она говорит: — Никаких духов нет. Когда человек умирает, он умирает. После смерти нет никакой жизни. Смерть — это смерть. Люди, которые утверждают, что они видят духов, просто привлекают к себе внимание. Хотят показаться интереснее, чем они есть. Люди, которые верят в реинкарнацию, просто откладывают настоящую жизнь на потом.

Она улыбается.

— Но мне повезло, — говорит она. — Я нашла способ, как наказать этих людей и как заработать деньги.

У неё звонит мобильный.

Она говорит:

— Если ты мне не веришь насчёт Патрика, могу показать тебе счёт из больницы за этот месяц.

Её мобильный так и звонит.

Она рассказывает не всё сразу, а по частям. Пересекая Вермонт. Пересекая Луизиану, ночью. Потом — Арканзас и Миссисипи. Пересекая маленькие восточные штаты, иногда — по два-три за ночь.

Она принимает вызов и говорит в трубку:

— Элен слушает. — Она смотрит на меня, закатывает глаза и говорит в трубку: — Ребёнок, замурованный в стену спальни? Он плачет всю ночь? Правда?

Остальное из этой истории я узнаю, когда мы вернёмся домой и я покопаюсь в архивах.

Элен прижимает мобильный к груди и говорит мне:

— Всё, что я рассказала и ещё расскажу, это не для печати. — Она говорит: — Мы ничего не изменим, пока не найдём «Книгу теней». А потом, когда мы её найдём, я сделаю так, чтобы Патрик поправился.

Глава двадцать вторая

Мы едем по Среднему Западу, радио в машине настроено на какую-то АМ-станцию, и диктор по радио говорит, что доктор Сара Ловенштейн была светочем нравственности и надежды в пустыне всеобщей бездуховности. Доктор Сара была честным, бескомпромиссным и высоконравственным человеком и не принимала ничего, кроме стойкой и непреклонной добродетели. Она была бастионом честности и прямоты — прожектором, который высвечивал всё зло мира. Доктор Сара, говорит диктор, навсегда останется в наших сердцах и душах, потому что собственный её дух был несгибаемым и не…

Голос умолкает на полуслове.

И Мона бьёт по спинке моего сиденья, как раз в район почек, и говорит:

— Только не надо опять. — Она говорит: — Не надо решать свои внутренние проблемы за счёт невинных людей.

И я говорю, чтобы она прекратила сыпать обвинениями. Может быть, это всё из-за пятен на солнце.

Эти поговорить-голики. Эти послушать-фобы.

Баюльная песня звучит у меня в голове. Всё получилось так быстро, что я этого даже не замечаю. Я уже засыпал. Кажется, я ещё больше теряю контроль. Я могу убивать во сне.

Несколько миль тишины, «мёртвый эфир», как это называется у радиожурналистов, потом радио снова включается и уже другой диктор говорит, что доктор Сара Ловенштейн была высоким моральным критерием, по которому миллионы радиослушателей мерили свою жизнь. Она была пламенеющим мечом в деснице Господа, посланная сюда, чтобы изгнать нечестивцев из храма…

И этот диктор тоже умолкает на полуслове.

Мона бьёт по спинке моего сиденья и говорит:

— Это не смешно. Эти радиопроповедники — они же живые люди!

А я говорю: я ничего не делал.

А Элен с Устрицей смеются.

Мона сидит, скрестив руки на груди. Она говорит:

— Уважения у тебя никакого. Вообще никакого. Вот так вот просто бросаться силой, которой уже миллион лет.

Мона хватает Устрицу за плечи и толкает его со всей силы, так что он бьётся боком о дверцу. Она говорит:

— И ты тоже. — Она говорит: — Диктор на радио, он такой же живой, как свинья или корова.

Теперь на радио играет лёгкая танцевальная музыка. У Элен звонит мобильный, она нажимает на кнопку приёма и прижимает трубку к уху. Она кивает на радио и произносит одними губами: сделай потише.

Она говорит в трубку:

— Да. — Она говорит: — Да, я знаю, кто это. Вы мне скажите, где он сейчас, и как можно точнее.

Я убавляю громкость.

Элен слушает и говорит:

— Нет. — Она говорит: — Мне нужен белый с голубым бриллиант. Семьдесят пять каратов, фигурная огранка. Позвоните мистеру Дрешеру в Женеву, он знает, что именно мне нужно.

Мона вытаскивает из-под сиденья свой рюкзак, достаёт упаковку цветных фломастеров и толстую тетрадь в обложке из тёмно-зелёной парчи. Она открывает тетрадь, кладёт её на колени и что-то пишет в ней синим фломастером. Потом убирает синий и открывает жёлтый.

И Элен говорит:

— Не важно, какая охрана. В течение часа всё будет сделано. — Она выключает телефон и бросает его на сиденье.

На сиденье между нами — её ежедневник. Она открывает его и пишет какое-то имя и сегодняшнее число.

Книга на коленях у Моны — её «Зеркальная книга». Она говорит, что у каждой уважающей себя ведьмы есть такая зеркальная книга. Что-то вроде дневника и поваренной книги, куда записывают заклинания, ритуалы и вообще всё, что связано с колдовством.

— Например, — говорит она и зачитывает из «Зеркальной книги»: — Демокрит утверждает, что можно вызвать грозу, если сжечь голову хамелеона в огне на дубовых дровах.

Она подаётся вперёд и говорит мне прямо в ухо:

— Знаешь, Демокрит. Корень как в демократии.

И я считаю — раз, я считаю — два, я считаю — три…