Колыбельная

— Давай поиграем в слова, — предложила Карин.

— Зачем?

— Знаешь, свободные ассоциации помогают расслабиться.

— Я расслаблена.

— Это как игра в снежки. Карикатуристы часто используют такую идею.

— Полицейские тоже, — добавила Эйлин.

— Да?

— В дежурной комнате. У тебя возникает какая-то мысль, и ты разрабатываешь ее варианты, — объяснила она, подозревая, что Карин все это знает не хуже нее. Если так, то зачем изображать удивление? Ей хотелось бы верить Карин. Но она не верила. Не могла избавиться от ощущения, что Эйлин Берк для Карин Левкович — всего лишь препарат на стеклянной пластинке.

— Хочешь попробовать?

— У нас осталось не так много времени, верно?

Она надеялась на это. Не хотела глядеть на часы.

— Двадцать минут точно есть, — сказал Карин.

Боже, так долго?

— Я назову тебе слово, и ты скажешь мне другое слово, которое первым придет тебе в голову, о'кей?

— Знаешь, — сказала Эйлин, — мне в самом деле не хочется ни во что играть. Я взрослая женщина.

— Да, я тоже.

— Так почему бы нам не оставить это?

— Мы можем прекратить вообще всю фигню.

Эйлин посмотрела на нее.

— Я думаю, мы только зря отнимаем друг у друга время, — безапелляционно заявила Карин. — Тебе нечего сказать мне, а если ты ничего не говоришь, то мне нечем тебе помочь. Так что, может быть, нам лучше…

— Единственная помощь, которая мне нужна…

— Да, я знаю. Совет, как уйти из полиции.

— Да.

— Вот я и не думаю, что смогу тебе в этом помочь.

— Почему же?

— Потому что я не думаю, что ты и в самом деле этого хочешь.

— Тогда скажи мне, какого черта я здесь делаю?

— Это ты скажи мне.

Эйлин сложила руки на груди.

— Ну вот, опять эта поза, — сказала Карин. — Слушай, я в самом деле не понимаю, почему ты обратилась ко мне?

— Я тебе уже рассказывала. Сэм Гроссман пред…

— Да, а ты посчитала, что это хорошая мысль. Но вот ты здесь, и тебе нечего мне сказать. Так давай закончим с этой бодягой, ладно?

— Сейчас?

— Да. Если позднее у тебя что-нибудь изменится…

— Плохо, что я не могу решиться прямо сейчас, а?

— Что ты имеешь в виду?

— Отставку. Если уходишь из полиции, то это навсегда.

— Почему ты так говоришь?

— Какое это имеет значение?

— Я в самом деле не понимаю, почему ты чувствуешь…

— Ты что, никогда не говорила с копами? Чем ты тут вообще занимаешься? С архитекторами работаешь? Или с банкирами? Я хочу сказать, разрази тебя Господь, ты что, не знаешь, как думают копы?

— А как они думают, Эйлин? Расскажи мне.

— Если я сейчас уйду… — Она опустила голову.

— Да?

— Не имеет значения, черт с ним.

— О'кей, — сказала Карин, посмотрев на часы. — У нас еще пятнадцать минут. Какие фильмы ты смотрела в последнее время?

— Мне не нравится то, что тебе приходится объяснять самые простые вещи, трах-тарарах!

— Какие?

— То, что будут все про меня думать, если я уйду!

— А что все будут думать?

— И почему невозможно…

— Так что же они будут думать, Эйлин?

— Что я испугалась, мать твою так!

— Ты испугалась?

— А разве я тебе этого не говорила? А как бы тебе понравилось, если бы тебя оттрахали?

— Мне бы это не понравилось.

— Попыталась бы ты объяснить это кому-нибудь.

— Кого ты имеешь в виду?

— Людей, с которыми я работала. Я работала с копами всего этого города.

— С мужчинами?

— И с женщинами тоже.

— Ну уж женщины точно поймут, почему ты боишься снова быть изнасилованной.

— Некоторые из них могут не понять. Есть такой вид женщин-копов, которые хуже любого мужика.

— Но большинство женщин тебя поймет, не так ли?

— Я думаю, да. Ну, Энни уж точно. Энни Роулс. Она поймет.

— Она работает в отделе по борьбе с изнасилованиями, так?

— Да, там. Она просто прелесть.

— Так кто, ты думаешь, тебя не поймет? Мужчины?

— Я никогда не слышала об изнасилованных мужчинах, а ты? Кроме как в тюрьме. Но ведь большинство копов не сидело в тюрьме.

— Значит, ты беспокоишься о копах? О мужчинах-копах. Ты думаешь, что они тебя не поймут, правильно?

— Тебе бы следовало поработать с некоторыми из этих парней, — сказала Эйлин.

— Но ты в любом случае с ними не будешь больше работать, если уйдешь из полиции.

— Ну да, а они будут трепать по всему городу, что я испугалась.

— Это для тебя так важно?

— Я хороший полицейский, — сказала Эйлин, — точнее, была им.

— Ты еще не ушла из полиции. Значит, ты все еще полицейский.

— Да, но уже не хороший.

— Тебе это кто-нибудь говорил?

— Не в лицо.

— Ты думаешь, что об этом говорят у тебя за спиной?

— А кого это волнует?

— Ну, тебя это волнует, разве нет?

— Может, они думают, что я испугалась, так вот, они ошибаются.

— Но ведь ты испугалась. Ты сама сказала мне, что испугалась.

— Я сама знаю, что испугалась.

— Так что тут такого?

— Я — полицейский.

— А ты думаешь, полицейские не боятся?

— Не до такой степени, как я.

— А как ты испугалась, Эйлин, ты можешь мне это рассказать?

Она надолго замолчала. Потом произнесла:

— Мне снятся кошмары, каждую ночь.

— Про изнасилование?

— Да. Как я отдала ему мое оружие. Он приставил мне нож к горлу, и я отдала ему свою пушку. Обе пушки. Свой тридцать восьмой и маленький запасной. Браунинг. Я ему их отдала.

— Так было на самом деле?