Колымская повесть

Я какое-то время смотрел на вырывающиеся из снежных холмиков фонтанчики пара, поеживаясь от холода, выбрался из кукуля и пробрался к печке. Там, стараясь не звякнуть дверцей и не громыхнуть поленом, наложил в печку дров, зажег огарок свечи и сунул под мелко наколотые щепки. После чего так же осторожно добрался до своей постели и торопливо забрался в хранимое мехом тепло. Печка долго не разгоралась, наконец, собравшись с силами, загудела, словно реактивный самолет на взлете, и погнала по палатке горячие волны.

В одночасье снежные холмики взялись водой и растаяли, лежащие на шкурах пастухи зашевелились, распрямляя затекшие руки и ноги. Скоро просветы между пастухами исчезли совсем…

За чаем я рассказал о том, что видел здесь на рассвете, и поинтересовался у парней, почему они не спят в кукулях? Кока с Прокопием сделали вид, что не слышат моего вопроса, а Павлик признался, что во всем виноват управляющий Бойченко. «Кому понравится, если тебя за человека не считают? Чуть что — чурки или еще как».

— И вы не оскорбились на управляющего? За такие вещи можно и по шее дать.

Кока на какое-то время задержал взгляд на оленьих шкурах, затем перевел глаза на меня и, опережая подыскивающего ответ Павлика, сказал:

— Может, немного и оскорбились, только у нас на гостя нельзя сердиться. Бабушка Мэлгынковав говорит, мы сами чем-то его обидели, вот он плохо о нас и говорит. Когда уезжал, она ему камусов на торбаса подарила, потом оленьих языков целую сумку.

— И он взял?

— Взял. Куда денется? У нас все берут…

КОКА

С виду Коке не больше двадцати лет, но он давно отслужил в армии, успел съездить на курсы трактористов в Анадырь и уже пять лет работает в нашей бригаде. Здесь из всей техники одна бензопила, так что его права пока что ни к чему, и приходится пасти оленей.

В палатке мы спим друг подле дружки, я то и дело пристаю к нему с разными вопросами, отчего Кока зазнался и нередко разговаривает со мною через губу. Но, может быть, такое отношение из-за того, что я с ним спорю. В стойбище бабы Маммы я на потеху всем пастухам то и дело спорил с Толиком, а здесь вот с Кокой. Обычно, как только мы начинаем выяснять отношения, бригадир Дорошенко, глядя на меня с укоризной, произносит: «Началось! Вот уж связался черт с младенцем» — и уходил из нашей палатки.

Зачастую приезжающие в стойбище не обращают на Коку внимания. Низкорослый, чуть косолапый, в отороченном росомашьим мехом малахае и донельзя вытертой кухлянке, он скорее, вызывает сочувствующую улыбку, чем уважение. В лучшем случае гости, пожимают ему руку и приличия ради интересуются, как дела? Хотя каждому понятно, ни здоровье Коки, ни его дела никого никогда не волновали. Просто так принято у культурных людей.

На этом разговор и заканчивается. Да и о чем станут разговаривать директор совхоза или главный инженер с простым пастухом? Для этого есть бригадир. К тому же, главный инженер обещал Коке после курсов перевести на трактор, и теперь старается не смотреть в его сторону. Когда Дорошенко напомнил инженеру о его обещании, тот скривился: «Я уже одному такому охламону дал трактор, он его в первом же болоте утопил и сбежал пасти оленей. Теперь не знаем, как трактор на сухое вытащить. Пусть и этот лучше оленей пасет. Слишком уж он у тебя хлипкий. Боюсь, и фракцион не потянет»

На самом деле Кока довольно крепкий, к тому же очень проворный. Он может просто так, лишь бы размяться, вскарабкаться на самую высокую сопку, догнать и возвратить в стадо удирающего во всю прыть оленя. Может после ночной смены отправиться со мною на рыбалку, а потом тащить на себе весь улов, оставив на мою долю одни удочки.

Я отношусь к Коке с уважением, это ему не в привычку и он по любому поводу пытается меня учить. Прокопий так мне и говорит:

— Смотри, сюда Кока идет. Сейчас будете спорить. — И устраивается поудобнее, словно пришел смотреть кино или цирк.

Кока подходит, здоровается со всеми за руку, хотя мы расстались всего лишь сегодня утром, и даже завтракали за одним столом, затем окидывает взглядом растянувшееся по долине стадо и предлагает побросать маут. Это значит, сейчас мы будем по очереди вертеть привязанный к веревке камень и ловить его маутом.

Прокопий с готовностью достает из рюкзака веревку, привязывает толстую короткую чурку и, забравшись на взгорок, принимается гонять эту чурку вокруг себя.

Почему-то многие считают, что маут бросают как аркан или лассо. Мол, раскрутил хорошенько над головой и запускай в сторону удирающего оленя. В действительности маут бросают как самый обыкновенный камень — резким взмахом от плеча. Утяжеленная специальным кольцом петля и летит словно камень, раскрываясь лишь у самой цели. Чем меньше эта петля, тем дальше и точнее ее можно бросать.