Колымская повесть

Не меньше удивился Николай Второй и моему предложению — сегодня же отправиться к наледи. Надо, мол, узнать поподробнее — может помочь нужно?

— Нужно хорошо помогать старику водку пить? — в тон мне с ехидцей спросил он. — Старику одному водку пить скучно, будете пить вдвоем. Вдвоем всегда веселее. — Потом чуть помолчал, задержал взгляд на сидящей у столика Рите и продолжил. — Прошки и Хэчгилле теперь нет. Они спят. Может, куда-нибудь уехали. Так старики говорят. Теперь никто тебе их лица не покажет. Если лицо кто увидит — болеть долго будет или совсем умрет. Потом они оба в стойбище возвратятся, в гости позовут. Думаешь, они всех в гости позовут? Когда Явьек в тракторе сгорел, никого из своей бригады в гости не позвал. Одну бабушку Тынавье. Остальных из других бригад или из поселка позвал.

— Обиделся?

— Зачем так говорить? Никто не обиделся. Ты же по Магадану идешь, много людей видишь, но ни на кого не обижаешься, что они тебя в гости не приглашают. Нормально. Потом в гостиницу приедешь, водки купишь, сам спокойно пьешь. А если всю гостиницу в гости позовешь — тебя сразу в милицию, как Иппекава заберут…

Потом Николай Второй достал из рюкзака оленью грудинку, почки, большую вырезку мяса и равнодушно, словно о самом обыденном, сказал:

— Буюнов сегодня видел. К важенкам с перевала спускаются. Все почки салом залиты.

Я улыбнулся и покачал головой:

— Ну, Николай Второй! Ну, Николай Паккович? До чего же ты наблюдательный! Я вчера медведей увидел, до сих пор поджилки дрожат. А ты увидел, и уже бедный олень из кастрюли выглядывает!

Мое удивление пастуху по душе и он принимается рассказывать, как в минувшем году они вместе с дедом Хэччо добыли здесь двадцать восемь буюнов. Нужно только перед тем, как толкать стадо к Онрочику, хорошенько покружить его у самого перевала. «Важенки свой запах здесь оставят, потом дикарь по этому запаху к самому стойбищу бегать будет. Даже собак не напугается»

Сегодня у Николая Второго была настоящая охота. Пока он спал у костра, мимо него в долину спустились три диких оленя. Двух «самых неопытных и совсем глупых» он подстрелил в сотне шагов от костра, а вот за третьим «самым хитрым и опытным» пришлось погоняться. Буюн ворвался в стадо, отбил от него голов пятнадцать домашних олене, среди которых кроме важенок оказалось трое телят и кастрированный бык — чалым, и погнал в распадок. Важенки были не прочь прогуляться с огромным едва ли не с лося диким оленем, а вот телята и кастрат пытались улизнуть. Буюну пришлось гоняться за ними, это задерживало весь откол, и Николай Второй настиг беглецов еще на пути к перевалу. Правда, кастрата к этому времени буюн сильно ранил, и того пришлось добить, но удалось завалить и буюна.

Сейчас дикие олени очень жирные, их мясо не успело приобрести неприятный запах гонного быка, поэтому самое время заниматься охотой. Тем более, что даже молодой буюн тяжелее двух домашних оленей. Если хорошо постараться, можно быть уверенным, что наша бригада план по сдаче мяса выполнит. Конечно, местный охотовед старается проверять доставленные из бригад туши и, если обнаружит среди них диких оленей, поднимает скандал. Но с другой стороны, в прошлом году мимо первой бригады мигрировали дикие олени и увели за собою едва ли не половину стада. Так что оправдаться перед охотоведом всегда можно.

Потом мы пили с Николаем Вторым и Ритой водку, ели сырые почки и жирную оленью грудинку. Мясо у буюнов вкуснее, чем у домашних оленей, потому что он пасется, там, где хочет, и его мясо хорошо пахнет грибами. После завтрака Николай Второй, как был в кухлянке и кожаных штанах, завалился спать, а я отправился обрезать оленье пастбище.

В тайге перенова. Лиственницы, голубичник, берег ручья покрыты пушистым снегом. Воздух тоже пахнет снегом, и дышится очень легко. В такие дни у меня всегда хорошее настроение, но сейчас его нет. Я насытился тайгой, кочеваньями, вольницей. Хочется в теплую затишную квартиру, интернат, просто в поселок. Меня уже не страшат расспросы о Тышкевиче. Его нет, и куда он девался — меня не интересует. Самое главное, что меня не тянет и на Ханрачан. Буду жить в поселке, как все люди. Ходить на работу, в кино. Съезжу к маме на Украину. Когда вернусь, буду проводить ночи с Зосей Сергеевной. И делать мне здесь совершенно нечего. Я, как и Дорошенко, в этом краю совершенно случайный человек. Нет, я люблю и Риту, и Бабушку Мэлгынковав, и бабушку Хутык, и деда Кямиевче с бабой Маммой, и вообще всех, с кем свела меня здесь жизнь. Но это не мое, и нужно как можно скорее уезжать.

В тундре не принято осуждать за подобные поступки. Когда жена Прокопия на два года застряла в поселке, отношение к ней в стойбище ничуть не изменилось. Говорили об этом, как о свершившемся факте и все. Пусть живет, где ей больше по нраву.

Но она-то оставила здесь мужа, а я вообще — нюча. Чужой!..