Колымская повесть

Дед Кямиевча выпил еще кружку чая, забрал пойманных мною хариусов и ушел в стойбище, а я пригрелся у костра и уснул.

Когда проснулся, возле олененка сидел ворон. Он был трех метрах от олененка и тоже дремал. Через какое-то время ворон открыл глаза, внимательно посмотрел на свернувшегося калачиком олененка и направился к нему. Когда подошел совсем близко, олененок вдруг передернул шкуркой. Ворон тут же возвратился на свое место и задремал снова.

Так повторялось раз пять. Олененок не умирал, а живого ворон, по-видимому, трогать не осмеливался. А может, мешал я?

Как бы долго все это тянулось, не знаю, потому что возвратился от стада Толик и сказал, что ждать важенку нам не стоит. Он взял на руки олененка, подождал, когда я уложу в рюкзак оленью шкуру, котелок, кружку, сумку с лепешками, и мы вместе отправились к стойбищу.

БАБА МАММА — БРАКОНЬЕР

Каждое лето нам присылают отловочный билет — разрешение ловить кету и горбушу на питание оленеводов. В этом году директор совхоза своевременно не побеспокоился выписать так нужный нам документ, и теперь мы не имеем права поймать из кипящей от пришедших на нерест лососей реки и единой рыбешки.

Баба Мамма очень любит рыбу и, понятно, сидеть вот так ей не по душе и она принялась подбивать бригадира заняться рыбалкой без всяких билетов. Но он не только не внял ее совету, а даже спрятал невод, да так, что мы вдвоем с нею не могли его найти. Тогда баба Мамма отправилась на рыбалку с Остычаном. Отыскала место, где у переката собралось больше всего рыбы, и бросила в самую гущу большой камень. Раздался всплеск, крупная кета выскочила на перекат и заплескалась по мелководью, разбрызгивая во все стороны воду и гальку. Тотчас Остычан бултыхнулся в реку, настиг рыбину и потащил на берег…

Возле бабы Маммы лежал добрый десяток пойманных Остычаном лососей, когда на берегу показался рыбинспектор. Он только что составил акт на забравшегося сюда из геологической базы парня, который ловил рыбу «кошкой». Эта браконьерская снасть изготовляется из трех привязанных к толстой леске крючков. Заброшенная в воду она впивается в бок рыбины, и браконьер тащит добычу на берег.

Довольный, что задержал и оштрафовал нарушителя, рыбинспектор шел берегом реки и вдруг увидел бабу Мамму. Та была увлечена рыбалкой и не оглядывалась по сторонам. Да и зачем оглядываться? И дед, и прадед бабы Маммы ловили здесь рыбу без всяких билетов, и никогда ее меньше от этого не становилось. Даже наоборот — считалось, если рыбу не ловить, духи очень обидятся и не пригонят на следующий год ни кеты, ни горбуши. Зачем им стараться, если труд пропадает даром?

Все сегодняшние запреты бабе Мамме так же нелепы и непонятны, как, скажем, запретить оленю есть ягель или куропатке переодеваться к зиме в белое оперение.

Инспектор немного понаблюдал за тем, как баба Мамма вместе с Остычаном ловит рыбу, затем подошел и потребовал отловочный билет. Никакого билета, само собой разумеется, не было, и он принялся составлять соответствующий документ. Вот так в папке рыбинспектора рядом с протоколом на геолога, ловившего рыбу запрещенной снастью «кошкой», появился протокол на бабу Мамму, которая ловила рыбу запрещенной снастью — собакой…

Пойманную кету баба Мамма разрезала на широкие полосы и повесила вялить, а головы сварила в большой кастрюле. Мясо на рыбьих головах до того нежное, прямо тает во рту. Не зря же медведи, поймав лосося, в первую очередь съедают голову. Мне бы и есть лишь эти головы, но мои хозяева то и дело подсовывают мне добытые из своих мисок рыбьи глаза, и я не только глотаю их, но еще и делаю вид, что ничего более вкусного пробовать не доводилось.

Вообще-то я к рыбьим глазам безразличен, но у эвенов они считаются большим лакомством, их отдают только детям и гостям. А так, как в нашей яранге я самый молодой, к тому же, в известной степени, гость, все глаза достаются мне. Когда очередной раз отправляю в рот скользкий шарик, хозяева яранги внимательно смотрят на меня. Я тщательно пережевываю его и, проглотив, блаженно улыбаюсь. Следом за мною дружно улыбаются дед Кямиевча и баба Мамма, а Остычан колотит хвостом о жестяную печку.

Мы уже заканчивали обед, когда к стойбищу подкатил вездеход. Из кабины выбрался директор совхоза — высокий седой мужик с прокуренными до красноты усами. Остановившись у вездехода, он принялся о чем-то говорить деду Кямиевче. При этом он хмурился и показывал в небо пальцем. За грохотом двигателя слов не разобрать, но и так понятно, что отловочного билета он снова не привез и обвиняет во всем магаданских начальников.

Мне интересно, как баба Мамма встретит гостя, по вине которого ее пошили в браконьеры. Ругаться с гостем здесь не принято, делать вид, что все хорошо — не в ее характере. Обычно в подобных случаях она прикидывается, что начисто забыла русский язык или, сказавшись больной, даже не выглядывает из яранги. Пусть, мол, приехавший идет в другую ярангу, и становится ее гостем.