Колымская повесть

— Там в конторе совсем скучно стало. Ничего не делать стало. Вот они и придумали таскать рацию. Где видели, чтобы пастух заблудился в тундре? Лучше бы, за молодежью хорошо смотрели. Интернаты их совсем испортили. Пасет оленей, и все время книжку читает. Словно у него четыре глаза: два в книжку смотреть, а два на оленей. Раньше так никогда не делали, и тундра была полна оленей. Книжек читать не умели, зато ворона читать умели — куда с добром! Ворон все знает, и целый день по тундре разносит. Если кто наблюдательный — все хорошо понять может. Заболеет человек в дальнем стойбище или наоборот — гости приехали — сразу по ворону понять можно.

Дед Пабат по ворону даже оленьи упряжки, которые по тайге кочуют, посчитать мог. Они от стойбища еще в двух перекочевках, а Пабат уже и оленей, и людей пересчитает. Правда, он шаман был, но все равно хорошо ворона понимал.

Ворон у нас в тундре всегда все равно, что Бог. Теперь люди совсем ничего понимать не желают. Перед туманом много гагар на озеро прилетать стало, грибы шуршали, как невыделанный пыжик, важенки все время волновались. Говорю Николаю, стадо в сопки гнать нужно. Он меня не слушает, а рацию слушает. Теперь откол искать будем. У меня, когда кулаком был, ни один олень не потерялся, и пастухи всегда слушались…

К тому, что когда-то был кулаком. Элит относится с гордостью. Он уверен, что ленивый и глупый человек никогда не станет кулаком, и считает себя чем-то вроде тундрового аристократа.

— Слушай, Элит, — обращаюсь к своему спутнику. — У тебя пастухов много было?

Он какое-то время молчит, словно производит в голове сложные подсчеты, затем произносит:

— Много. Очень много. Больше тридцати пастухов оленей пасли. Старики тоже хорошо помогали. Тогда стариков в каждом стойбище много было. И женщин сколько угодно, и детей.

— Представляю, как ты их палкой гонял!

— Никого я не гонял, — сердито и с какой-то обидой заявляет Элит. — Это дед Пабат меня палкой гонял, когда я пьяный прягового оленя зарезал. На беговании плохо бежал, от передовой упряжки совсем отстал, я его зарезал. Зачем мне ленивый олень? Ленивый пастух тоже никому не нужен. Сейчас в бригаде три тысячи оленей, а пастухов всего семь. Мне тоже столько хватило бы.

— Зачем же так много держал?

— А куда их денешь? Кушать хотят, а все их олени от копытки подохли. В тундре всегда помогать нужно. Даже плохого человека, которого из стойбища выгоняют, сначала хорошо накормят и еды дадут, сколько унесет, потом выгоняют.

Элит остановил оленей, поправил упряжь и, снова тронувшись в путь, продолжил:

— Все равно хороших пастухов мало было. Кто старательно пас, у того свое стадо большое было, а в ленивого олени подохли или разбежались. Вот как мы с тобой сейчас: побегаем-побегаем по тундре, продукты все съедим, ничего не найдем, потом будем говорить по рации в контору, чтобы этих оленей списали и новых продуктов побольше прислали. А ему, кто тогда продукты присылал? Вот он и шел ко мне в пастухи. А у меня котел худой, чашки нет, одна консервная банка. Все равно за то, что много людей оленей пасли, кулаком объявили. Даже в тюрьму посадить хотели…

— А за что людей из стойбища выгоняли? — спросил я.

— Как, за что? — удивился Элит. — Убил кого, или обидел очень. Костя свою мать — бабушку Веем ударил. Это самый большой грех. Такого сразу из стойбища выгоняют.

— Из одного стойбища выгнали, а он в другое перебрался, снова людей обижает. Если подлец, то это надолго, — философски заметил я.

— Такого человека ни одно стойбище не примет. Все знают, нельзя такому с людьми жить. Потом, когда выгонят, все равно быстро умрет. В стойбище шаман от людей злых духов гоняет. А когда один — кто гонять будет? Вот и умрет…

К вечеру добрались до первых сопок. В этом месте у нас четыре дня тому назад была стоянка. Но ни оленей, ни даже их следов за весь переход не обнаружили. Правда, приключение в дороге все же было. На спуске к разлившемуся среди тундры озеру олени вдруг начали волноваться. Они то и дело оглядывались, тянули воздух, настораживали уши. Похоже, эти животные ведут себя, если рядом пасутся другие олени или недавно побывал крупный хищник — волк, медведь или росомаха. Мы остановили упряжки и принялись проверять зеленеющую вдоль озера полоску ольховника. Там, где кусты особенно густые, Элит наткнулся на разорванного рысями лосенка. Звери перехватили малышу горло, вытащили через рану язык, напились крови и ушли.

Почва вокруг каменистая и ничьих следов не видно, но в том, что хозяйничали рыси, не было никакого сомнения. Волки, прежде всего, съели бы внутренности, медведь снял шкуру, и часть съел, а часть закопал, росомахи разорвали на куски и тоже спрятали. Других, способных справиться с лосенком хищников, в этих краях не водится.

Чем в это время занималась лосиха — сказать трудно. Может, ее убили браконьеры, а может, уводила от беды второго лосенка? У них всегда так: лишь лосиха заметит хищников, одного лосенка оставляет на месте, а второго уводит.