Колымские рассказы

Мы печально смотрели на его неподвижные ноги, не умея понять подробностей его рассказа. Небо затуманилось. Солнце покрылось серыми облаками, неизвестно откуда приплывшими, и как будто печалилось вместе с нами о смерти бедного пропадинского попика. Главное все-таки было ясно. Отец Александр умер, и в нашем обществе стало человеком меньше. Эта неожиданная смерть показалась нам даже недобрым предзнаменованием.

— Умер!.. — сказал громко экспансивный Барский. — Так и мы умрем!..

— Будет вам каркать! — прервал его Хрептовский изменившимся голосом. Он был мнителен и не любил разговора о болезни и смерти. — Пойдемте лучше неводить! — прибавил он сурово. — Пора!

Комары, подстерегавшие минуту прохлады, уже были тут и нападали на нас стадами. Хрептовский натянул длинные кожаные перчатки и надел на голову сетку из темного ситца, сшитую в виде четырехугольного мешка, с жестким волосяным наличником, очень похожую на большой самодельный фонарь.

— А не поехать ли нам в город? — вдруг предложил Барский. Ему всегда приходили в голову романтические идеи.

Я решительно воспротивился. Поездка в город должна была отнять неделю, а теперь было самое горячее время летнего хода рыбы, которое нельзя было пропустить без непоправимой потери.

Через пять минут мы были уже на средине реки и занимались обычным делом. Я «выгребал», поворачивая одно весло влево, а другое вправо, и заставляя лодку описывать разнообразные зигзаги, соответственно изгибам сети. Барский с Хрептовским собирали невод в лодку с обеих сторон, ловко подхватывая извивавшихся омулей, похожих на гибкие серебряные пластинки. Лов по обыкновению был обилен. Якут улегся на берегу у костра и заснул в ожидании нашего возвращения. По беспечному обыкновению жителей полярных пустынь, он собирался прожить у нас день или два или целую неделю, тем более, что еды было много и он мог рассчитывать на обильную трапезу.

Прометав три тони, мы решили перегрести на противоположный берег, для того чтобы угостить гостя получше. Там жила в рыбачьей избушке наша стряпка Манкы, странное существо, отличавшееся дикостью даже среди диких обитателей полярного севера. Манкы было только семнадцать лет. Она была «девичья» дочь якутской сироты Соготох, вскормленной на общественный счет и сызмальства переходившей из юрты одного зажиточного тойона в юрту другого. По якутским обычаям, сирота или вдова, если у нее нет родственников, желающих принять ее на свое частное попечение, переходит именно таким образом из дома в дом, с рук на руки. Смолоду Соготох была не только работницей, но и наложницей своих многочисленных хозяев, их сыновей и работников, вообще каждого, кто только мог польститься на ее рябое лицо и четырехугольные плечи. Ей так же мало приходило в голову отвергать такие требования хозяев, как и отказываться от работы, наваливаемой на нее хозяйками. В результате она прижила двух дочерей, которые случайно уцелели и выросли, кочуя вместе с матерью от одного порога к другому. Это было уже четвертое поколение париев по женской линии, рожденное вне брака и вскормленное пинками, в вечной работе у более зажиточных соплеменников.

Под конец родовой князец отдал Соготох в наложницы поселенцу Павлюку, родом хохлу, который был прислан с юга за двукратный побег и успел стать грозой всех окрестных поселков и одиноких жилищ, собирая с них дань, как настоящий господин. Манкы, однако, не захотела поселиться у Павлюка и не пошла по дороге матери. Она нашла себе убежище в кухне Павловского дома и поселилась там, не спрашиваясь никого и не принимая на себя никаких обязанностей, как приблудная кошка, облюбовавшая теплое место под чужою печкой.

От матери Манкы унаследовала необычайную, почти баснословную умеренность в пище. Якутские женщины вообще едят мало, а общественные сироты довольствуются несколькими волокнами вареной рыбы, оставшимися на хребтовой кости чира или щуки, об’еденной хозяином. Но Манкы перещеголяла их всех. По необ’яснимому капризу, хотя и не беспримерному среди колымских женщин, она возымела непреодолимое отвращение ко всей пище туземного происхождения и приготовления и употребляла только сахар, крупичатое печенье, белые аладьи и тому подобные деликатесы из продуктов, привезенных за десять тысяч верст. Сахар и крупчатка продавались на Колыме по рублю за фунт, и даже для нас они составляли редкое лакомство. Можно поэтому судить, как редко и в каком небольшом количестве они доставались этой дочери нищих, которая по странной прихоти усвоила себе повадки аристократов.