— Ну что, сынок? Во двор пустишь, или на улице разговаривать будем?
— А у нас есть, о чём говорить?
— Да уж найдётся.
— Ну, если найдется, проходите, чего уж.
Посторонился, и они гуськом прошли во двор. Смотрю, маман придирчиво оглядывается. А что оглядываться? Двор метён, даже травка молодая чуть не по линеечке подстрижена (это уж Мартина блажь, у нас на такое и не смотрит никто), нигде ничего не валяется. Да и вообще — это съёмное жильё, так что, какие ко мне могут быть претензии? Я усмехнулся:
— Будьте как дома.
Марта проходя мимо, ободряюще вытаращила свои выразительные глаза, а настоятельница мягко улыбнулась. Ну, хоть кто-то на моей стороне.
Зашли, столпились во дворе, молчат, переглядываются.
— Ну, — говорю, — чему обязан?
Вперёд вышел Харитонов.
— Ладно, я эту кашу заварил, мне её и есть! Пришёл, вот, извинения официальные приносить. Не часто я это говорю, но что уж… Извини меня, дурака старого. Не разобрался, а теперь стыдобища какая. Мало я её порол, мало… — на мой недоумённый взгляд вахмистр пояснил. — Да дочка это моя, Анфиска. С Новосибирского магического приехала, на каникулы, вот я и попросил её полосу препятствий вам усложнить… Но… мало порол… давай, горе луковое.
Он вытолкнул вперед инструкторшу Анфису. По багровому от смущения лицу и неестественно прямой спине барышни я внезапно понял, что папаня восполнил недостаток порки вот совсем недавно. Мда…
— Приношу вам, господин Коршунов свои искренние извинения. Я оказалась в плену ощущения собственной ложной значимости. Мне следовало проверять любую информацию, особенно такую эмоциональную. Ещё раз, приношу вам свои искренние извинения.
Я коротко поклонился.
— Господин вахмистр, госпожа Харитонова, ваши извинения приняты. За сим вас не задерживаю. Приношу извинения, но дальнейшее общение — это уже сродственное дело.
Харитонов пожал мне руку, а девица дернула головой в поклоне, и они ушли.
Стоял, думал. Ну как-то этот бардак с родичами надо заканчивать. Но, опять же, если придирки и наветы будут дальше продолжаться… даже не знаю…
— Так и будешь молчать? — не выдержала маман.
— А о чём говорить? Я для вас, матушка — вечный сопляк непонятливый. Вы внуков от меня ждёте, а сами вокруг скачете, словно я всё в штаны писаюсь. Вы уж определитесь. Папане я уже сказал: на фронте я умереть — взрослый, а дома быть — малый.
Она сердито сопела и смотрела в землю.
Ох, и тяжко мне было, но… Зная характер моей матушки — она и так подвиг совершила, себя переломила, на съёмную квартиру явившись… Н-да. Придётся и мне ответную дипломатию разводить.
— Ладно, — продолжил я, — вы таки родители мои, ссориться нам не с руки, но прошу маман, норов свой уймите. Я уже давно под стол не хожу, а вы и не заметили… Э-эх! Проходите в дом. Я сейчас до кондитерской схожу, к чаю чего-нибудь куплю, а то гости на пороге дорогие, — я усмехнулся, — а в дому шаром покати. Я, знаете, к дуэли готовился, не до разносолов тут было… А вы пока с Мартой поговорите. Пообщайтесь.
Вышел со двора. Ну вот правда — как сбежал от них. А и без разницы. Куплю торт, будем обидки сладким заедать. Да ещё настоятельницу надо бы уважить.
Дошёл до кондитерской, а там тоже драма. Перед дверью стоит девчушка и плачет, а в пыли перед ней три пирожных валяются. Выронила, наверное. Етить-колотить, и так горько плачет!
— Ну что ж ты, красавица, слёзы солёные льёшь? Щас быстренько горю твоему поможем! — подхватил её под ручку и открыл дверь в кондитерскую. — Давай-ка выбирай, чего тебе нравится, а мне, барышня, тортик самый наилучший заверните, пожалуйста. И подсчитайте плюсом, что вот эта красавица выберет.
Оплатил, взял торт, да и вышел из кондитерской.
Ладно. Пришёл домой, а там не то что бы идиллия, но перемирие в картинках: все четверо сидят за столом, чай пьют и баранки вчерашние доедают. В гляделки играют.
— Та-дам! Торт заказывали?
Папаня поморщился. Сразу видно: ему мой тон весёлого идиота не понравился. Ну, так и я не двадцать пять андреек*, чтоб всем нравиться.
Поставил угощение на стол.
— Начинайте, я сейчас, буквально через пять минут буду.
Вышел в сени, достал из шкафа парадную форму, щеткой пыль с неё стряхнул и быстренько надел. Когда вернулся в кухню, с удовольствием посмотрел на вытянувшееся лицо маман и понимающую улыбку отца. Перед ними стоял не пацан, а служивый казак Иркутского войска. И медалей да памятных значков у меня на груди было по-всякому если не больше, то уж точно не меньше, чем у любого моего сверстника.