Кома

Они разошлись: доктор Рагузин задумчиво, доктор Ляхин – несколько облегчённо, спокойно подняв голову. Чувствовать Игната за плечом будет полезно. Даже если никакой флотофоб вовсе на самом деле не травит имевших когда-то отношение к морю и флоту, никому теперь не нужных пенсионеров, или даже вполне ещё работающих людей, – Игната это может «зацепить». Так или иначе, давать ему абстрагироваться, оставаться в стороне от происходящего, было бы расточительством.

Снова больные, снова метры электрокардиограмм и листки рентгеновских снимков поверх негатоскопа. Старый, потёртый аппарат, стоящий в рентгенкабинете уже лет тридцать, мигал и потрескивал – похоже, отставал какой-то из электроконтактов внутри. Подошедшая врач плюхнула на стол перед Николаем пухлую стопку исчерканных жёлтых конвертов с рентгеновскими негативами, – язвы двенадцатиперстной кишки, посмотреть которые он договаривался. Хорошо, что не забыл. Годы на снимках были отмечены разные – от месячной давности до середины 60-х: такие снимки уже начали трескаться по краям.

– Спасибо.

– Вот этот интересный, – сказала присевшая рядом врач, вытаскивая один из конвертов из стопки.

Он поднял глаза – та самая темноволосая девушка, которую он видел только мельком, и имени которой он так и не знал.

– Посмотри, как желудок расположен.

– Инверсия?

– Да. Раз в десять лет такое можно встретить. Любуйся.

Девушка поднялась, но не ушла, продолжая стоять рядом. Николаю было неудобно, что он до сих пор не нашёл случая назваться, и он тоже поднялся, протянув руку.

– Меня зовут Николай Ляхин. Интерн.

– Таня, – просто ответила девушка. Её рукопожатие было неожиданно сильным, но в то же время всё же женственным. – Я хотела спросить: о той девушке, с вашего отделения – ничего не известно?

– Нет.

Они помолчали оба.

– Среди людей ходит немало хищников, – негромко сказал Николай. – И самое страшное, что они выглядят как нормальные люди. Их сложно отличить.

Девушка неожиданно всхлипнула, и это вдруг поразило Николая в самое сердце – некоторые, даже не самые близкие Даше Берестовой люди переживали случившееся с ней, возможно, посильнее чем он сам.

Врач Таня, развернувшись, и не издав больше ни звука, уже ушла, а он продолжал тупо глядеть в рентгенограммы. Язвы давно отболевших и даже уже отживших своё людей, любовно сберегаемые врачами, чтобы учить молодёжь. Студенты и начинающие врачи будут смотреть на них и 20, и 30 лет спустя. Хотелось бы надеяться, что у них будет при этом более хорошее настроение. Хотелось бы надеяться, что их больных не будет добивать что-то страшное и чёрное, гуляющее по отделению по ночам.

Николай провёл в темноте, рассеиваемой только трещащим негатоскопом ещё полтора часа, надеясь, что Таня подойдёт ещё раз, но так этого и не дождавшись.

Выйдя, он долго моргал в коридоре, протирая заслезившиеся от света глаза. В простенке между окнами, там где всегда висели «санитарные листки» с описаниями подручных методов удаления инородных тел и правил ухода за инфекционными больными на дому, теперь висел красочный плакат фармацевтической фирмы Aventis Pharma с изображением лысого мужика, гребущего на каноэ к дальним, расцвеченным закатом холмам. Таких плакатов в клинике и вообще городе становилось всё больше с каждым годом.

К четырём он встретился с доцентом Свердловой в её кабинете, и подписал и заверил все бумаги на выписку своей больной, после чего по-быстрому отнёс их к старшей медсестре. И у Свердловой, и у медсестры было по нескольку вопросов, но к собственному удовольствию, Николай сумел ответить на все без большого труда – за неполный год на отделении он всё-таки слегка поднатаскался в практической медицине. Ещё два года, и, глядишь, он станет человеком.

– Спасибо, Николай Олегович…

Собравшаяся уже больная, пытающаяся отобрать сумки у пришедшей за ней крепкой дочкой лет сорока сказала ему несколько добрых слов, поддержанных кивками остальных находящихся в палате женщин.

– Всего хорошего, Анастасия Петровна, – попрощался он. – Дождитесь официальной бумаги, и тогда можете идти. Одежду Вам тёплую принесли? На улице с утра было холодновато.

Он вышел, но в коридоре его догнала та самая дочка, и, с трудом подбирая подходящие слова, вручила крупную коробку «Эрмитажа», производства до сих пор не переименованной фабрики имени Крупской. Николай дошёл до ординаторской, и вскрыл целлофан, кинув коробку на стол – так было принято. Если не открыть – врачи её не тронут.