Кома

Одним вечером жаркого летнего дня, Иван возвращался с работы не в настроении. Какие-то злодеи стибрили больше полусотни метров кабеля, и Ваньке с напарником пришлось весь день трудиться в зловещем Агеевом переулке. Переулок этот был совсем небольшим и тупиковым. Узкий проезд меж высоких домов, выходящий на улицу имени Серпа и Молота, он носил бесчестное имя Анастаса Агеева, местного поэта-частушечника, выдающегося собирателя матерного фольклора и стеклотары. Человек это был действительно незаурядный. Когда уже в глубокой старости, в конце восьмидесятых, заслуги Анастаса Всесрамовича были наконец-то оценены по достоинству, интервью у фольклориста взять так и не удалось. Поговаривали, что диктофоны выходили из строя от речей Агеева моментально, а на киноплёнке (как, впрочем, и в зеркале) Всесрамыча было почти не видно.

После того, как Безымянный тупик был переименован в переулок Агеева, на стенах домов загадочным образом стали появляться бранные надписи, зарифмованные в до безобразия скабрезные частушки. Но это было относительно безобидной аномалией бывшего Кривого тупика. Ходили упорные слухи, что в шестидесятые в Кривом располагалась некая секретная лаборатория. Так это или нет, едва ли кто достоверно знал, но, тем не менее, со временем в будущем Агеевом переулке стали замечать «странных собачек». «Собачки» эти отчего-то появлялись только по ночам, передвигались на задних лапках, и пронзительно-заунывно выли на луну. К концу девяностых «собачки» изрядно обнаглели, и в беззвёздные ночи появлялись даже на Серпентарии, и, периодически, покусывали запоздалых одиноких прохожих. Одним из первых покусанных был стилист Самуил Раков.

Однако, нравы в стае оборотней (да-да, это были именно оборотни) с годами менялись. Вой их был теперь не таким леденящим душу, а даже немного гламурным. Они начали следить за собой, извели блох, подкрасили коготки. Впрочем, после произошедших метаморфоз, местные жители стали бояться оборотней пуще прежнего. А в Агеевом переулке на стене дома таинственно появилась новая надпись. Выглядела она приблизительно так: «В переулке у Агея, Даже оборотни – геи, И, похоже, дед Агей Тут единственный не гей». Приблизительно.

Не удивительно, что после целого дня работы в столь малоприятном месте, которую едва успели закончить к закату, Иван Медведев был угрюм, раздосадован и подавлен. Он уныло брёл домой по нескончаемым лабиринтам «комы», предвкушая узреть супругу в скверном настроении, и в облаке токсичных веществ. К просторной комнате Медведевых, разделённой шкафами на две половинки с границей ровно по центру единственного окна, можно было пройти двумя путями. По крайней мере, Ванька знал только два. По правому Ёшкиному проходу, и по левому Ёшкиному проходу.

Оба этих мрачноватых коридора получили своё неофициальное название по имени легендарной самогонщицы Ефросиньи Вакханалиевны Заворотнюк-Недоливаевой, в определённых кругах известной, как бабка Ёшка. Ёшка варганила белесую мутноватую спиртосодержащую жижу с загадочной рецептурой и неповторимо зловонным душком, а так же приторговывала ею, кажется, около полувека. И, невзирая на более, чем почтенный возраст, оставлять своего асоциального занятия не планировала. Жила бабка Ёшка в большой тёмной комнате, в которой было лишь одно окно, да и то выходило в сумрачный коридор. Через это оконце, жрица самогоноварения продавала страждущим (а таких было немало) своё колдовское зелье в не слишком чистых стеклянных, либо мятых пластиковых ёмкостях. Жилище Заворотнюк-Недоливаевой располагалось тактически чрезвычайно выгодно: одна его дверь выходила в левый Ёшкин проход, а вторая – в правый. Имея столь ощутимое преимущество и возможность свободного манёвра, Ефросинья Вакханалиевна без труда скрывалась от правоохранителей или народных дружинников в те далёкие годы, когда бабку Ёшку ещё пытались кое-как притеснять.

Машинально Иван свернул в левый Ёшкин проход (так было чуть ближе), и почти сразу наступив на что-то скверное и достаточно скользкое, Ваня опрокинулся и ничком растянулся на грязном полу. «Да ёшкин кот, зачеши твою кукушку!» – разразился бранью электрик Медведев, потирая рукой ушибленный затылок. Нужно заметить, что у Ёшки котов была целая дюжина, все как один угольно-чёрной масти, все с миловидными мордочками и стервозно-мстительным нравом. Ёшкины коты вели вольный образ жизни, возвращаясь в комнату к хозяйке либо от бескормицы, либо скрываясь от праведного гнева кого-нибудь из жильцов. Стащить что-нибудь съедобное с коммунальной кухни, партизанить у огромного аквариума дяди Гриши, устроить ночное сафари на грызунов в подполье, или романтическую тусовку с серенадами на чердаке – это были излюбленные занятия ёшкиной стаи. Ходили слухи, что дворничиху Людмилу Едокову, прозванную в «коме» Людоедой за склочный характер и лёгкое человеконенавистничество, ёшкины коты и вовсе довели до умопомешательства.