Кома

Рассказывают, что Люда Едокова долгие месяцы всячески притесняла ёшкину живность – гоняла котов метлою, препятствовала их разудалому робингудству на кухне, почти извела крыс и мышей, серьёзно сократив разнообразие ежедневного меню кошачьей банды. В конце концов, Людоеда накликала на кошачьи головы живодёрню. Благо, ёшкины коты, наученные годами непростой жизни в «коме» успели вовремя скрыться. Месть хвостатых пройдох была изощрённой. Хмурой мартовской ночью под дверью в комнату дворничихи раздалось разудалое пронзительное мяуканье. Людоеда явно была на чеку, и стремглав вылетела в коридор, сотрясая в поднятой руке метёлкой и призывая все возможные несчастья на кошачьи головы. Ёшкины кошки бросились наутёк, однако, оставаясь в пределах видимости своей супостатки. Почуяв, что вот-вот накроет всю кошачью бандгруппу, Людоеда опрометью неслась по «коме», и, в пылу погони, выбежала на улицу, как была в одном халате. Преследование продолжилось по тёмной мостовой Серпентария. Потом злокозненные кошки, а за ними, и ослепленная жаждой мести (в стремлении смести с лица земли ненавистных зверьков) Людоеда, на полном скаку завернули в недобрые трущобы Агеева переулка.

Той же ночью ёшкины коты благополучно вернулись в «кому», а вот Люду нашли только утром. Продрогшая, она обнимала метлу, и бесцельно скиталась по улице, повторяя отстранёно, ни к кому не обращаясь «кошечки… собачки… дед Агей!». На последних словах несчастная судорожно вздрагивала. Рассказывали, что в психдиспансере, где Люда провела какое-то время после ночных похождений в Агеевом переулке, с её уст периодически срывались крайне скабрезные и непристойные частушки.

Медведев встал, отряхиваясь, и вспоминая бабку Ёшку со всеми её питомцами вкупе самыми нелестными словами. Прихрамывая, Иван продолжил свой путь домой. Надо ли говорить, что после всего пережитого за этот нескончаемо долгий день, Ваня вовсе не обрадовался, когда дверь слева от него со скрипом распахнулась, и в левый Ёшкин проход с криками и хулою вывалилось хронически нетрезвое тельце Одноглазого Пью, сжимающее в редких зубах смердящую самокрутку.

– Шароварить вас на камбузе, колоброды штопанные! Топают, топают, топают, крысиное вымя! Прочубучаться, выпруться и копытищами бороздуют, борзошлёпы перегнойные. Курьи гланды вам на завтрак, рыбьи уши – на обед! Я Гар-р-нюк! Я пью!

Однако, Иван Медведев не оробел и не растерялся. Демарш Пью стал последней каплей, переполнившей почти бездонную чашу ваниного терпения. В его унылом взгляде вспыхнули недобрые огоньки. Иван схватил Гарнюка за шиворот и молча нанёс ему пару увесистых тумаков. Но неожиданно ловкий и вёрткий одноглазый дебошир проворно вывернулся, и практически на четвереньках бросился бежать обратно в спасительную комнату, по пути потеряв левый валенок. Медведев механически подхватил гарнюкову «черевичку», и, охаживая «Сидырыча» его же обувью по тощей спине, ринулся вслед за ним. Затем, подхватив среди гарнюкова хлама обрезок трубы, Ваня подпер ею дверь в комнату Одноглазого Пью снаружи. В левом Ёшкином проходе на миг воцарилась тишина. Медведев шумно выдохнул, будто по волшебству вновь став самим собой – унылым и измотанным, он повернулся и двинулся домой.

Гарнюк же, выждав минут десять, начал горланить, временами подвывать и тщетно пытаться выбраться из импровизированной темницы. Рассказывают, что Пью освободил его собутыльник Вася-Петя лишь на третий день, когда Пью уже сорвал голос, изрядно одичал и слегка обезумел. С тех пор Елистрат Сидорович опасался безалаберно выскакивать в левый Ёшкин проход и пугать всех подряд. Теперь он долго и внимательно выглядывал, подбирая жертву побезопаснее, и навеки люто возненавидел электрика Медведева.

Светлана Скворцова пробудилась, когда за окном уже было светло. Взглянув непослушными, спросонья плохо видящими глазами на циферблат большого старого будильника, стоявшего на прикроватной тумбе, она тяжело вздохнула «пол седьмого». Повернувшись на другой бок, в надежде «урвать» ещё хотя бы полчасика сна, Света с удивлением обнаружила, что Миши на его законной левой половине кровати нет. Покрутившись в постели ещё четверть часа, Света обречённо поняла, что ей уже не уснуть. Нырнув в длинный почти до пола розовый махровый халат, Светлана Скворцова набрала с помощью помпы воду в кружку с надписью «Наташа» и выкурила сигарету, стоя перед открытой крохотной форточкой. Затем, набросив на плечо большое полотенце с изображением женщины в купальнике и солнцезащитных очках, и, прихватив шампунь, Света отправилась к душевым в надежде, что в субботу, да ещё и в такую рань традиционной очереди в «пеналы», как называли узкие душевые комнатки-кабинки в «коме», не будет. Три душевые находились в небольшом холле, достаточно далеко от съёмного и неуютного жилища Скворцовых. Холл этот местные именовали «болото» во-первых, из-за непотребно буро-зелёного цвета побелки на стенах, а во-вторых, из-за постоянно повышенной влажности, вызванной хроническими протечками ветхих водопроводных (в лучшем случае) труб.