Кома

«Ничего, всё нормально. Прорвёмся», - подумал Николай, шагая через двор и прислушиваясь к музыке, текущей из освещённого голубым окна. Да, все люди, у всех свои страдающие родственники и некормленые рыбки в аквариуме. Но это не позволяет более других уверенному в своей уникальности человеку относиться к остальным, как к мясу. Этот мир состоит из очень разных людей, но в нём ничего не бывает просто так.

ЧЕТЫРЕ

Оба деда Николая умерли уже достаточно давно: первый, - когда он

учился классе в шестом, второй - когда он был на первом курсе института. Обоих ему здорово не хватало. Дед по отцу, военно-морской врач и второй профессор одной из кафедр Военно-Медицинской Академии полковник медицинской службы ВМФ Андрей Иванович Ляхин оставил ему и его родителям полный дом книг, потёртое чучело пингвина, старые фотографии на стенах своей, доставшейся Николаю, комнаты, и коробку с орденами. Оставил он и лучшего друга последних пятнадцати лет своей жизни.

Друга звали Алексей Степанович Вдовый, какие-то годы они с дедом служили и даже воевали где-то вместе, а потом оказалось, что и живут они не просто в одном городе, а вообще почти по соседству. Быстро сойдясь, они перезнакомили внуков и внучек, но зацепился за эту семью лишь Николай, -которого дед, пока был живой, принципиально называл только Аскольдом, как было записано в бумагах. Ему была интересна полная старых вещей квартира старого моряка, интересна его младшая внучка - бывшая на год старше самого Николая чуть полная умная девочка Ира с толстой светлой косой. Сначала вчетвером, а потом втроём, когда у Иры появились другие интересы, они гуляли вместе по ленинградским паркам, ездили на Литераторские мостки, на Новодевичье кладбище, куда-то ещё, куда их водили бодрые и не старые ещё тогда дед Андрей и дед Лёша. Только после смерти последнего деда Николая-Аскольда от поздно догнавшего его рака лёгких Алексей Степанович признался ему в том, что был обязан его деду жизнью два раза. Первый раз - давно, ещё с войны, и второй - в 60 с лишним лет, когда в ВМА®, под строгим профессорским взглядом полковника, его выходили от массивного инфаркта.

Николай заходил к деду Лёше и его доброй вечной жене достаточно регулярно: преимущественно с мелкими медицинскими услугами, а иногда, пару раз в год, - и просто так: попить чаю, поесть не переводящихся в доме пирогов, с часик поговорить. Несмотря на преклонный возраст, Алексей Степанович всё ещё сохранял полную ясность ума, делал зарядку с 3-килограммовыми гантелями и любил раза два в неделю ездить в Сосновку наблюдать за тренировками и стрелковыми соревнованиями «стендовиков». Худой, пронзительный, с кривым шрамом на лице, который Николай перестал замечать ещё мальчишкой, он был достаточно бодр, чтобы ответить на сделанный им с «карточного» автомата телефонный звонок весёлым и удивлённым «Ёшкин кот! Коля! Заходи, конечно!».

В принципе, приходить в полдесятого ночи к пожилым людям, не являющимся тебе прямыми родственниками, было, наверное, не очень хорошо. Но если тот мужик действительно сторожил его у дома, то идти именно туда сейчас, пожалуй, не стоило. У Николая имелось несколько друзей, к которым теоретически можно было напроситься переночевать: но большинство из них относились ко времени обучения в институте, а значит могли быть без значительного труда вычислены по институтским бумагам. Из школьных друзей к этому времени оставался только один, но с месяц назад у него родилась дочка, и лезть к нему даже на поддверный коврик было бы теперь уже просто хамством. Про друга деда, Вдового, и его квартиру на Малой Посадской, не знал, наверное, никто лишний.

Дверь Алексея Степановича была обшита залакированными «жжёными» досками поверх стального листа, как было модно лет десять назад. Его «правильный» звонок Николай отлично знал ещё с детства: два коротких. На лестничной площадке третьего этажа было темновато, но он бывал здесь так много раз, что без труда нашёл кнопку наощупь.

- Кто? - уверенным голосом спросили за дверью.

- Я..., - отозвался он, и посторонился, чтобы его не пришибла открывающаяся дверь.

- Ну, заходи! Здорово!

Дед Лёша сунул Николаю до сих пор крепкую руку, хотя и размякшую за зиму от обычной дачной заскорузлости. Пропустив его мимо себя, он закрыл дверь на оба замка, и снял с вешалки «плечики», - подать. Куртку Николай обычно вешал просто на петельку, но сейчас хозяйская вежливость оказалась особо некстати: снимая располосованную кожанку, он не удержался от болезненной гримасы, отдирая от себя её присохшую подкладку.

- Ё!.. - коротко высказался по этому поводу Алексей Степанович, - Где же это тебя так?

- Да вот...