Кома (сборник)

Я сидел в «Белочке», скучая от острого материального неблагополучия, и слушал вполуха рассуждения о сходстве рассказа как литературного жанра с половым актом – автором этого замечательного открытия был Вольдемар, красавец-мужчина с накрашенными ресницами, – когда заметил, что нас разглядывают изумленно и откровенно. Проследив взгляд, я подсек улыбку, блеснувшую в полуподвале, как рыбка в мутной воде. Девушка была в голубом, как мой собеседник, платье, она топталась в очереди перед разложенными на прилавке сладостями, с любопытством оглядывалась по сторонам и уже вытанцовывала ритуальный танец знакомства, только никто еще не принял вызова. Маленькая хипповая сумочка (или большой кошелек? – это меня заинтересовало) болталась на ее загорелой шейке. И сумочку эту тоже никто еще не отметил, хотя обстановка в кафе заметно электризовалась. В ее голубых глазах, во всем ее энергичном облике чувствовалось что-то обнадеживающее – провинциальная общительность, очевидная, так сказать, распахнутость, высокая готовность к энергетическому обмену с внешней средой; я почувствовал ее заряженность на себе, потому что встал и пошел к прилавку, не раздумывая: добросовестный электрик по вызову, очень срочно.

– Привет! Как у тебя с деньгами?

– Ничего, до дому как-нибудь доберусь, – охотно отозвалась она. – Ты всегда считаешь чужие деньги?

– Нет, – соврал я. – Иногда. Когда хочется познакомиться – нет. Когда хочется позавтракать – да. А тут так все совпало, ты просто не представляешь. Ужасно хочется позавтракать с тобой: завтрак вдвоем, доверительность и интим, преломление хлебов опять-таки. Совместный прием пищи сближает, как всякий физиологический акт. Жаль, денег нет. Я подождал бы, пока появятся, но ты к тому времени можешь сильно проголодаться…

И так далее минуты три. Для затравки.

– А твой приятель, он что, не предлагает тебе совместного акта? – спросила она, доброжелательно прослушав весь текст.

– Он тебе нравится?

– Ты знаешь, не очень, – призналась она, потом взглянула на меня с подозрением: – А тебе?

– Видишь ли… Он серьезный мужчина, а я, по его мнению, бабник.

– Ай-ай-ай… – пропела она, оттаивая. – Наверное, вам трудно найти общий язык…

Зато мы нашли общий язык очень быстро. Ей хотелось выглядеть столичной и взрослой, и что-то у нее, надо сказать, получалось, хотя, конечно, не было ни малейшего представления о столичных манерах – и слава Богу: не было анемичности, усталости, лярвозности, а была живая и смелая провинциалка, ходуном ходившая под своим «взрослым» платьем, сквозь которое, как два голубка, проклевывались очень такие девичьи груди. Мне хотелось дотронуться до них, они притягивали, как притягивает оголенный провод, но я сдержался; разве что эту грань мы не переступили – к тому времени, когда подошла НАША очередь.

Звали ее Лизой, и это имя ей шло, в нем тоже слышалось нечто электрическое. Она закончила девятый класс и вместе с сестрой, занудой и старой девой, отдыхала в Крыму, а теперь едет домой, в Новогрудок (?), а сестра – в Минск, у них там в пединституте стройотряд собирают, так что в Москве они проездом, всего на один день, вечером в поезд – и прощай, Москва, прощай, столица, прощай, веселая курортная жизнь без папы с мамой! Хорошо, что она смылась от сестры, та до сих пор киснет в очереди перед Пушкинским музеем, за культурой стоит, а сама в слове «Хемингуэй» четыре ошибки делает – ну да ладно, им ведь не дашь приткнуться в какую-нибудь очередь, они же с ума сойдут, а в очередь встал – все, родная стихия, можно отдышаться, восстановиться, выяснить, кто за кем и чего дают – смотри ты, какая насмешница, – сестра в Крыму только в очередях и отдыхала, да еще когда выговаривала: «Ли-и-за, да как ты себя ведешь и куда ты бе-е-гаешь, я вот ма-а-ме все напишу…» – а там жизнь кипит и играет, бьет ключом, да все по голове, как говорил Игорь (?), никакого кино не нужно… А море? О more mio, это же сказка!.. Можно было не сомневаться, что она с толком, очень содержательно провела лето в Крыму. Сколько же ей лет, пятнадцать? Ах, шестнадцать…

– А ты что, бедный? – спросила она не то с искренним, не то с насмешливым любопытством, когда обнаружилось, что я съел свою половину бутербродов, а она – свою половину пирожных; мы взглянули друг на друга, поменялись тарелками и рассмеялись, а Вольдемар за соседним столиком не обращал на нас решительно никакого внимания.

Я ответил, что нет, напротив, обеспеченный и благополучный – разве станет бедный предлагать себя к завтраку? Бедный гордый, а я обеспеченный и нахальный, теперь такой стиль, разве она не знала? Лиза слушала, я перемалывал бутерброды и рассказывал, что живу в этом же доме, на пятом этаже, у меня прекрасная музыка, все условия, вот только деньги, выдаваемые родителями раз в неделю, все вышли, вышли и не вернулись…

– Ты не только нахальный, но и это… циничный, – заметила Лиза. – Какие еще условия, для чего?