Вернувшись на родину, в Подмосковье, он долго приходил в себя, пил, дрался, спокойно относился к слабому полу, во если кто-то из девушек, запав на него, проявлял инициативу, Жора спокойно поддавался и шел туда, куда его вели. Если утром просыпался один, сразу же уходил домой, где его всегда ждала рано поседевшая мать. Когда она впервые увидела сына, возвратившегося с войны, то внимательно посмотрела на него, смахнула украдкой слезу и тихо сказала, проведя рукой по его седой пряди волос:
— В нашем роду рано начинают седеть… и твой дед поседел как лунь в двадцатилетнем возрасте, когда мать похоронил.
— Ничего, мама, седая прядь — не пуля под кожей! — весело отозвался он и подмигнул. — Ты лучше скажи, что делать, чем по хозяйству помочь?
— Сиди уж, помощник! — улыбнулась она и стала хлопотать по дому, радуясь, что рядом появился родной человек, за которым можно поухаживать. Так и повелось в доме: она делала все сама и ничего не давала делать ему. Жора запротестовал. Нет, он не стал кричать, топать ногами, хлопать дверями, а просто ушел из дома куда глаза глядят. Знакомых было много, но их-то и не хотелось видеть. Он быстро познакомился с одной компанией и через некоторое время стал в ней своим человеком. Желая забыть все, что было связано с прошлым, он ни с того ни с сего назвался Бондарем и на все попытки узнать подробности о его жизни отвечал — Бондарь! Постепенно все смирились с этим, как и с его именем-прозвищем-фамилией. Когда же он, совершенно безразличный ко всему человек, случайно применил свое умение классно драться, защитив парня из их компании, то его просто зауважали, а этот парень, связанный с «крутыми ребятами», рассказал им об отличном малом по имени Бондарь.
Прошло несколько дней, и его пригласили на встречу с этими «крутыми» — как ему передали, для серьезного разговора. Собственно, говорили в основном они, он же старательно слушал и молчал. О его странностях они были предупреждены и поэтому старались не придираться и даже посчитали их за достоинства. Проверив Жору в паре разборок, эти парни представили его Мабуту. Бондарь и ему поправился, и вскоре Мабуту решил использовать его в качестве курьера. Он правильно выбрал ему работу, и Жора выполнял ее без всяких ошибок, пока кто-то из завистников не решил подставить «этого флегму» властям. Так и оказался Бондарь в тюрьме. Он не стал никого называть следователю, и не только потому, что был «стойким оловянным солдатиком», но и потому, что его мозг обладал одной удивительной способностью: если Жора не хотел оставлять что-то в голове, то он стирал это из своей памяти. И потому он не мог, даже если бы захотел, что-то рассказать ментам.
Он сжился со своей кличкой и даже сам себе не признавался, что он Коломейцев Георгий Викторович. В нем жила вера, что в тюрьме он не задержится и вскоре окажется на свободе. Почему? Он этого и сам не знал. Хотя нужно признать, что пребывание в тюрьме Бондаря нисколько не угнетало: пусть плохое, но трехразовое питание, пусть и с трудом, но ему удалось уйти в себя, и его никто не беспокоил, не лез в душу. Возможно, это была защитная реакция организма. Со стороны могло показаться, что все его это вполне устраивает. Но сам-то он знал о себе то, о чем никто не мог догадаться. Все было по-другому, когда он оставался наедине с самим собой ночью, когда спадало постоянное напряжение, не нужно было следить за окружающими и быть, как говорится, наготове.
По ночам в его мозгу всплывали воспоминания. Чаще всего они были связаны с Афганистаном. Он вновь и вновь переживал гибель своих друзей, бессмысленность боевых операций, тупоголовость некоторых командиров. Сначала, в силу своего характера, Георгий четко и беспрекословно выполнял свой долг солдата, но чем больше он служил, тем больше сталкивался с тем, что не мог принять ни головой, ни сердцем. Неизвестно, чем бы окончилась эта война для него, если бы политики Советского Союза не решились на вывод войск из Афганистана.
Сейчас, находясь на тюремных нарах, Жора имел много времени для осмысления своего недавнего прошлого. Эти размышления приводили его не к самым хорошим выводам. В какие-то моменты Бондарь ненавидел себя в прошлом. Он продолжал называть себя другим именем, чтобы забыть того Жору, который вызывал в нем неприятные ощущения. А ночью, когда в камере стояла тишина и многие спали, а те, которым не хватило спального места, сидели на корточках в проходе, стараясь хотя бы подремать, Бондарь снова превращался в Жору и его терзали воспоминания. Но стоило ему приблизиться в мыслях к тому дню, когда их, семь человек, вызвал к себе замполит, подполковник Крутицкий, и взял с них подписку о неразглашении того, что им предстоит услышать и в чем участвовать, как его мозг моментально переключался на чтото другое, словно не хотел перегружаться лишними волнениями.