Команда скелетов

Он повесил трубку. Генриетта Додд. Генриетта вечно висела на телефоне, и если дело происходило днем, то фоном для ее болтовни были бесконечные диалоги из мыльных опер. Как-то вечером она выпила с бабулей по стакану вина (кстати, именно с тех пор и начались «приступы», и доктор Арлиндер сказал, что бабуле ни в коем случае нельзя давать вина на ночь, да и маме его пить тоже не следует, – Джордж тогда очень расстроился, потому что, выпив вина, мать становилась веселой, все время хихикала и рассказывала разные занятные истории из своего детства), так вот, после этого мама сказала, что стоит Генриетте Додд еще раз раскрыть рот, и она выпустит ей кишки. Бадди и Джордж дико хохотали, а мать, спохватившись, тут же прикрыла ладошкой рот, а потом сказала: «Только никогда никому не рассказывайте, ЯСНО?», а потом вдруг тоже начала смеяться. И они втроем сидели за кухонным столом и хохотали; этот шум разбудил бабулю, и она вдруг начала кричать: «Рут! Рут! Р-У-У-У-Т!» своим пронзительным, визгливым голосом, и мама тут же перестала смеяться и побежала к ней в комнату.

Сегодня Генриетта Додд могла болтать по телефону что угодно и сколько заблагорассудится, Джорджу было плевать. Он просто хотел убедиться, что телефон работает. Две недели назад была страшная гроза, и с тех пор он время от времени отключался.

Он поймал себя на том, что внимательно разглядывает картонную бабушку. Интересно, на что это похоже – иметь вот такую, румяную и улыбчивую бабулю?.. Его бабуля была огромной, толстой и слепой, к тому же она в последнее время сильно одряхлела от гипертонии. Порой, когда у нее случались «приступы», она, по выражению матери, превращалась в сущую мегеру. Кричала, звала людей, которых не могло быть рядом, вела бесконечные беседы сама с собой, бормотала какие-то бессвязные, бессмысленные слова. Однажды, во время последнего, совсем недавнего приступа, мама слушала все это, потом вдруг побелела как полотно, ворвалась к ней в комнату и стала кричать, чтоб она заткнулась, заткнулась, заткнулась! Джордж очень хорошо запомнил этот случай. Не только потому, что впервые услышал, как мать кричит на бабушку, но потому, что на следующий день вдруг выяснилось, что кладбище «Березки» на Мапл-Шугар-роуд подверглось акту вандализма – многие могильные плиты были вывернуты, старинные, девятнадцатого века, ворота повалены, и то ли одна, то ли две могилы вскрыты. Осквернение – вот как выразился по этому поводу мистер Бердон, директор школы, собрав на следующий день учеников всех восьми классов. И прочел им лекцию на тему, что есть «злостное хулиганство», объяснив, что многие выходки «вовсе нельзя считать смешными». Возвратившись в тот вечер домой, Джордж спросил брата, что означает это слово – осквернение. И Бадди объяснил, что так говорят, когда кто-нибудь раскапывает могилу, а потом писает на крышку гроба, но Джордж ему почему-то не поверил. До тех пор, пока не настала ночь. И комната не погрузилась в полную тьму…

Во время «приступов» бабуля сильно шумела, но большую часть времени просто лежала в постели (вот уже три года как она не вставала с нее) – толстая, неподвижная, похожая на ожиревшую улитку, в специальных подгузниках под фланелевой ночной рубашкой, лицо изрыто трещинками и морщинами, глаза пустые, невидящие, мутно-синие зрачки плавают на пожелтевшей роговой оболочке.

Нет, сначала бабуля еще что-то видела. Но слепота прогрессировала, и ее приходилось подхватывать с двух сторон под локотки, чтоб помочь подняться из белого винилового, пахнущего яйцом и детской присыпкой кресла, и препровождать в туалет или к постели. Уже тогда, пять лет назад, бабуля весила свыше двухсот фунтов.

Она протягивала руки, и Бадди, тогда восьмилетний, подбегал к ней. А Джордж всякий раз отскакивал в сторону и начинал плакать.

Но теперь я ее не боюсь, твердил он про себя, расхаживая по кухне. Ни капельки не боюсь. Она просто старуха, у которой иногда бывают «приступы».

Он наполнил чайник водой и поставил на слабый огонь. Достал чашку, опустил в нее пакетик с травяным чаем. На тот случай, если бабуля вдруг проснется и захочет пить. Он от души надеялся, что этого не произойдет, иначе придется подойти к ее высокой специальной больничной кровати, присесть рядом и поить ее чаем по глоточку, следя за тем, как раскрывается беззубый рот, как смыкаются дряблые губы на ободке чашки, слушать противный булькающий звук, с которым она проталкивала чай в свои влажные отмирающие кишки. Иногда она скатывалась к самому краю кровати, приходилось отодвигать ее обратно, и плоть ее казалась такой мягкой на ощупь, даже какой-то жидкой, словно тело было наполнено теплой водой, а слепые глаза так и сверлили тебя…

Джордж облизал губы и снова подошел к кухонному столу. На тарелке лежало последнее печенье, рядом – недопитый стакан «Несквика», но ему уже не хотелось ни есть, ни пить. И на учебники в пестрых пластиковых обложках он тоже смотрел безо всякого энтузиазма.