Команданте Чавес

Именно победы Уго Чавеса в Венесуэле, Эво Моралеса, Даниэля Ортеги и Рафаэля Корреа в Боливии, Никарагуа и Эквадоре создали предпосылки для создания в Латинской Америке «локального соцлагеря», ядром которого являются Венесуэла и Куба и внедрения на практике идей «социализма XXI века» и «эквивалентной экономики».

Как в свое время Боливар, добиваясь независимости испанских колоний, стремился к созданию единого государства на территории Латинской Америки, так и Уго Чавес пытался сблизить уже давно ставшие независимыми южноамериканские страны. «Боливарианизм», которого в той или иной степени придерживаются президенты Никарагуа (Даниэль Ортега), Эквадора (Рафаэль Корреа) и Боливии (Эво Моралес), стал точкой опоры для Чавеса, который реализовал одну из основных идей этого движения, состоящую в политической и экономической интеграции латиноамериканских государств.

Однако социализм по-венесуэльски не ограничивается рамками южноамериканского материка. Союзники у Чавеса нашлись и в Европе, и в Азии: Иран, Белоруссия, Ливия, и, конечно – Россия.

И это тогда, когда многие политики с мировым именем, а вслед за ними всевозможные аналитики, журналисты и прочая обслуга «нового мирового порядка» спешили заявить: «С социализмом покончено, у него нет будущего».

«Конец истории», провозглашенный в 1992 году[38] плавно перетек в «конец альтернативности». «Один мир, один рынок, одно правительство»! – такой лозунг поставила на повестку дня глобализация. Под этим лозунгом неолиберализм на Американском континенте одерживал победы одна за другой. В середине 1990-х появилась на свет «Североамериканская зона свободной торговли» (NAFTA), а в начале правления Дж. Буша в Вашингтоне были серьезно увлечены идеей создать такую же зону свободной торговли в масштабах всей Америки, Северной и Южной. Правда, в Латинской Америке сразу почувствовали подвох. В конечном счете, идея американской зоны свободной торговли являлась современной версией пресловутой доктрины Монро, предполагавшей, что страны Западного полушария тесно интегрируются между собой, одновременно противопоставляя себя Старому Свету. На практике это означало монопольное господство североамериканских компаний на рынках менее развитых стран[39].

Мексика вошла в НАФТА и подобная же участь была уготована всей Латинской Америке. Но уже к концу XX века противоречия неолиберального развития стремительно накапливались. Обеспечив на некоторое время динамичность роста и социально-экономическую стабильность, неолиберальные реформы не обеспечили ни устойчивость этого роста, ни его темпы, необходимые для преодоления основных барьеров развития, ни нового (постиндустриального) качества этого развития или хотя бы приступа к нему. Отставание от Севера продолжало расти, так же как и сумма внешней задолженности.

Первым ударом колокола на похоронах латиноамериканского неолиберализма стал финансовый кризис 1994–1995 гг. в Мексике. В январе 1994 г. был опубликован манифест Мексиканской Сапатистской Армии национального освобождения (САНО), который возвестил о рождении принципиально нового левого движения: продолжая традиции и разделяя базовые ценности прежних поколений региональной левой, она вместе с тем отказалась от их этатистской и авангардистской ориентации, выступив как «Левая гражданского общества».

Визит Уго Чавеса в США. Встреча с руководством Citgo Petroleum в Корпус-Кристиг штат Техас, 2 июня 2001 года

Глубокое ухудшение региональной социальной ситуации, четко обозначившееся к 1998–1999 г. выразилось в дальнейшем углублении неравномерности распределения доходов, в росте безработицы и удельного веса незащищенной, «неформальной» занятости. Вновь, и непосредственно под воздействием неолиберальных реформ, обострилась аграрная ситуация. Ухудшилось – и подчас резко – функционирование почти всех социальных служб. Сам эффект обузданной инфляции со временем перестал ощущаться, а начатое им сокращение показателей бедности в регионе с середины десятилетия прекратилось.[40]

Венесуэла задыхалась от экономических проблем, миллионы людей, рождаясь в жалких лачугах, были обречены провести жизнь в условиях, по сравнению с которыми нищета самых бедных россиян покажется сказкой.

Полковника Уго Чавеса и его соратников, решившихся на восстание в феврале 1992 года, мало волновали рассуждения и заявления о «конце истории». Тем более, что, как стало ясно в дальнейшем, известие о «смерти социализма» было сильно преувеличено.