Обстановка создалась прямо-таки аварийная. Не сговариваясь, вытащили мы лимонки и положили на стол. Староста посмотрел на нас, улыбнулся, спокойненько прошел по избе, сел в красном углу под божницей. «Послушаем, — сказал он, — дорогих гостей». «Чего, — думаю, — хочет предатель слушать?» Но не положено альбатросу пасовать перед бурями-ураганами. Чтобы дать нашему мичману обмозговать, как выпутаться из опасной ситуации, начал я рассказывать про психическую атаку под Ораниенбаумом. «Атак было много, а эта — самая кровавая, мы потеряли половину личного состава… После боя среди живых не оказалось и нашего дорогого мичмана Веселова. Не пугайтесь, он был жив, искал среди убитых санитарку Лизу. Вся морская бригада ее любила». Так вот, когда я сказал, что наконец мы увидели мичмана — он нес на руках погибшую Лизу, в это самое время и поднялся староста. Вышел не спеша на середину избы, огляделся и спросил: «Все порешили, товарищи, как мы договорились?» Я ничего не могу понять. «Все так и порешили, Дормидонтыч, как ты наказывал», — ответил тот самый старик.
А потом староста обратился к нам, — продолжал Ведров. — «Карпову передайте, — сказал он, — члены артели „Боевик“ соберут продукты для ленинградцев. И лошадей найдем. Верно я говорю?» — «Совершенно верно, Дормидонтыч». — «А теперь расходитесь».
Староста остался и с ним еще четыре человека. Им он и поручил проводить Габралова и Веселова в соседнюю деревню, а меня сам повел. В дороге я познакомился с ним. Зовут его Сидор Дормидонтович, а фамилия Малов. Он как был предколхоза, так им и остался, только для немцев — староста. Вроде отца нашей Тоси. Колхоз немцы называют общим двором.
— И старосты бывают разные, — произнес Нилов. — Один хорошо помог нам под Лугой. Выручил из беды. Только таких немного. Больше предатели, по которым веревка плачет…
Никиту Павловича взволновал рассказ Be дрова. «Говорил весело, — думал он, — а окажись на месте Малова немецкий прислужник-собака, ну и пиши пропало». Иванов вспомнил, что сын Назар еще осенью говорил о Малове. Это он помог партизанам вывезти из амбаров хлеб, подготовленный немцами для отправки в Германию. «Малов молодчага, — хвалил тогда Назар. — И нам бы в Каменке своего старосту поставить. Значит, Дормидонтыч, как Вениамин, Советской власти служит», — радостно думал Никита Павлович.
Партизаны начали похрапывать. Угомонилась и Валюша. В теплом полумраке еле-еле светился маслянистый глазок лампады у икон да тикали на стене старые ходики.
— Я тоже прикорну, — тихо сказал Камов, пристраиваясь на край матраца, рядом с мичманом.
— Отдохни, а я помешкаю, покурю. — Никита Павлович не спеша набил трубку, положил в нее уголек, помешал кочергой в печке и, убедившись, что угара не будет, закрыл трубу; надел полушубок, ушанку, взял на кухне корочку хлеба и вышел на крылечко. В лицо ударило крепким морозом. На небе светила бледная луна, она словно играла с тучами в прятки: то надолго скрывалась, то опять выплывала. Иванов бросил хлеб Маяку, погладил его, произнес свое «так-то» и направился к бане.
Последним вернулся Бертенев. С восторгом говорил он о Заречной, восхищался ее отвагой и смелостью.
— Сейчас Анастасия Егоровна в Каменке, — сказал он. Шуханов не узнавал своего заместителя. Он выглядел помолодевшим, бодрым… «Уж не влюбился ли?..»
Утром прибежал на лыжах Володя за Шухановым.
— Будут дядя Саша и докторша. Валюша заболела, жар у нее…
Володя спешил: у него много важных дел.
Шуханов пригласил в Каменку заместителя, но тот, сославшись на усталость, отказался. Однако сам пошел проводить командира и Тосю.
Утро было морозное. Небо синее-синее. Лес покрыт белым инеем. Вокруг — тишина и спокойствие. Не верилось, что где-то, совсем рядом, находится враг, полыхает ожесточенная война, гибнут люди…
Тося подбежала к молоденькой курчавой сосенке, тряхнула ее, отскочила, обсыпанная белыми хлопьями, словно снегурочка.
— Ох, до чего хорошо!
— Теперь возвращайся, — сказал Шуханов заместителю. — Мы одни дойдем.
— Когда вас ждать? — спросил Бертенев.
— Не задержимся.
Тося бежала по твердой лыжне легко, быстро; лицо зарумянилось, на лбу поблескивали капельки пота, она была возбуждена. Вдруг остановилась и, выбросив вперед руку вместе с лыжной палкой, продекламировала:
И, сильно оттолкнувшись, снова побежала. Шуханов шел рядом. Настроение у девушки было отличное. Она негромко пела:
— Нравится тебе лес? спросил он девушку.
Тося задержалась, подобрала выбившиеся из-под шапки-ушанки пряди волос, ответила: