Командарм Лукин

— Напрасно думаете, господин майор, что русские будут мстить пленным. Мы не фашисты, нам чужды зверства над безоружными солдатами.

— Дай-то бог, — прошептал майор. — Спасибо, господин генерал, вы меня немного утешили.

А на следующий день помощник коменданта явился вооруженным.

— Господа, лагерь эвакуируется! — с порога объявил он. — Больные и раненые могут остаться здесь.

Для генералов это сообщение не было неожиданностью. Они понимали, что лагерь вот-вот эвакуируют. Лишь гадали: куда и когда? И уже строили планы побега во время эвакуации. Споров было много, но генералы Лукин, Сотинский и Пономарев оставались как-то в стороне от этих споров. Все понимали, что тяжелораненые и больные бежать не смогут. Одни смотрели на них с сочувствием и сожалением, другие, узнав об эвакуации, прямо заявили Лукину:

— Михаил Федорович, оставайтесь с Пономаревым и Сотинским. Вам же трудно передвигаться… Через день-два придут американцы.

Генерал молча выслушал этот совет. Все ждали его решения, а он молчал.

— Вы ж понимаете, по дороге всякое может случиться, а тут без хлопот дождетесь американцев, скорее нас домой вернетесь. А нам, возможно, удастся бежать.

— И я свяжу вам руки, — в тон добавил Лукин.

— Если откровенно, то свяжете.

— Михаил Федорович в крепости не останется, — вмешался в разговор генерал Прохоров. — Мы прошли с ним все испытания, пройдем и остальное. Заботу о нем я беру на себя. Он никому не свяжет руки.

Ранним утром колонна военнопленных под охраной небольшого конвоя покинула крепость Вюльцбург.

Лукин в последний раз оглянулся на арочные ворота крепкой каменной кладки, прозванные узниками «райским входом в ад».

— Прощай, Вюльцбург, прощай, тюрьма, — проговорил идущий рядом с повозкой генерал Прохоров.

— Будь ты проклята! — добавил Лукин.

На следующий день из крепости также под конвоем увели интернированных моряков. В лагере остались лишь больные генералы Сотинский и Пономарев и несколько моряков.

Позже стало известно, что на следующий день после ухода узников в крепость нагрянули эсэсовцы, вытащили из казематов всех оставшихся и расстреляли. Генералов Сотинского и Пономарева забросали камнями, даже не похоронив.

Группа военнопленных медленно двигалась на юго-запад. Дорога шла в Альпы. Лукин вместе с Myзыченко, у которого открылась рана на ноге, ехали на повозке. Ее раздобыл где-то помощник коменданта крепости фон Иббах. На повозку были также уложены нехитрые пожитки пленных.

Отдельно от военнопленных, но в том же направлении шли моряки. Параллельно дороге тянулась железнодорожная ветка. Не видно было ни одного состава, ни даже отдельного паровоза. Чуть в стороне лежали руины какого-то крупного завода. В небе торчали лишь высокие трубы. Тут вдоволь насладились безнаказанностью американские и английские бомбардировщики. Они и теперь время от времени большими группами проплывали на восток в безоблачном небе.

— Смотри, Михаил Федорович, — задрав голову, говорил Прохоров. — Летят как на параде. Ни одного немецкого истребителя, ни одной даже захудалой зенитки.

— Не до них сейчас немцам. Наверняка все остатки авиации на восток против нас бросили.

К вечеру остановились в небольшой деревушке. В чистенькие, аккуратные дома никого, конечно, не впустили. Ночевали под открытым небом на каменистом берегу маленькой горной речки.

На другой день они вышли на большую дорогу. Было видно, что до них здесь уже немцы провели колонны пленных. Вдоль дороги попадались трупы, небрежно оттянутые с дороги на обочину или под откос.

Дорога становилась тесной, по ней шли и отступающие немецкие войска, и колонны военнопленных. Прошел слух о том, что есть приказ Гитлера об уничтожении пленных, мешающих передвижению воинских частей.

После полудня к Лукину подошел майор Иббах.

— Принято решение всех русских генералов отвезти в Мосбург, в лагерь военнопленных Международною Красного Креста. Выделен для этого грузовик, — сказал он.

В кузов с трудом вместились двадцать пять генералов и пятнадцать охранников. Немцы были пьяны. Один из них устроился на ноге у генерала Лукина и захрапел. Стиснув зубы, Лукин старался не смотреть на эту пьяную скотину.

Ехали весь день и всю ночь. Дорога все дальше и дальше уходила в горы. «Неладное дело, — думал Лукин. — Вполне может случиться, что завезут нас куда-нибудь в горы и расстреляют». Очень обидно было так нелепо погибнуть перед самым концом войны.

Наконец рано утром подъехали к одному из лагерей. Проволочные заграждения. Настороженная тишина. Миновав ворота, машина не остановилась, а проехала дальше, к другим воротам. Внутри лагеря оказалась территория, огороженная колючей проволокой. На столбах гипсовые изоляторы.

— Знакомая картина, — проговорил Лукин. — И здесь, очевидно, особые «привилегии» для советских людей.

Словно в подтверждение его слов машину окружили узники в полосатой одежде. Послышалась родная речь, пересыпанная крепкими словами.

— Свои!

— Что это за лагерь? — поинтересовался Лукин.