Командарм. Позади Москва

Они стреляли, порой промахиваясь, порой попадая. Гитлеровцы отвечали, но подавить позицию так и не смогли. Когда близким разрывом накрыло подносчиков, лейтенант сам вскрывал ящики, подавая Бобышеву новые патроны. Сковывающую движения мокрую шинель он почти сразу скинул, как и остальные артиллеристы, оставшись в одной гимнастерке. В итоге бойцы Маркушева записали на свой счет еще пять вражеских машин, последняя из которых взорвалась от попадания в боеукладку, и Андрей увидел-таки, как переворачивается, тяжело плюхаясь на землю, сорванная внутренним взрывом башня.

Еще один танк, попытавшийся прорваться к ПТОПу с фланга легкий «Pz. II», сожгли из ПТР. Младлей впервые наблюдал действие этого не слишком внушительного, с его точки зрения, оружия, начавшего поступать в войска буквально несколько недель назад. Оказалось, зря. 14,5-мм бронебойно-зажигательная пуля с каленым стальным сердечником легко разбивала гусеницу и дырявила броню ничуть не хуже артиллерийских снарядов. Конечно, заброневое действие шестидесятиграммового боеприпаса было весьма небольшим, но для того, чтобы поджечь двигатель или топливный бак, его вполне хватало. К примеру, помянутой «двойке» с первого попадания раскатали гусеницу, после чего сожгли еще двумя выстрелами в МТО. Возможно, хватило бы и одного, поскольку танк сразу задымил, но красноармейцы еще только осваивали новое оружие…

Пехотное сопровождение даже не смогло приблизиться к артпозициям, будучи почти сразу отсечено вступившими в бой стрелками 282-го полка. Фашистов прижали к земле первыми же пулеметными очередями, после чего так и не дали подняться до самого конца боя. Несколько раз они пытались контратаковать, но на дистанцию броска ручной гранаты добегали считаные единицы: плотный ружейно-пулеметный огонь – большинство бойцов успели перевооружить самозарядными винтовками – снова укладывал их в перелопаченную взрывами и гусеницами грязь. До линии траншей и вовсе не добрался никто, так что до рукопашной дело не дошло…

Правофланговый ПТОП тоже держался, несмотря на два выбитых при артобстреле орудия, – мужикам удалось спалить парочку танков и разбить ходовую еще одному, прежде чем замолчала последняя, четвертая, пушка, накрытая прямым попаданием. Оборону поддерживали лишь редеющие с каждой минутой расчеты противотанковых ружей и вооруженные гранатами пехотинцы.

В тот момент, когда фашистские командиры сочли, что им удалось переломить ситуацию, и разделившиеся на две группы танки двинулись в сторону затянутых дымом ПТОПов, намереваясь гусеницами смять последнее сопротивление, им в борт ударили пушки центрального опорного пункта. Хорошо так ударили, прицельно! Хоть контуженный двумя близкими разрывами младлей к этому времени уже ровным счетом ничего не слышал, периодически утирая ладонями струящуюся из ушей и носа кровь, зато прекрасно видел. Четыре выстрела – и четыре застывших на поле танка, как минимум два из которых уже никогда и никуда не поедут. И еще один залп. И еще.

Бойцы Маркушева тоже продолжали вести огонь, благо два орудия еще оставались в строю. Не слишком прицельно, поскольку у одного давным-давно разбило панораму, и стрелять приходилось прямой наводкой, а у другого убило наводчика, и к прицелу встал заряжающий. Но пару последних сожженных танков записали на свой счет именно они.

И немцы не выдержали, уцелевшие панцеркампвагены общим числом пять единиц развернулись и на полной скорости рванули в обратном направлении, уже традиционно позабыв про свое прикрытие, которое, трезво оценив ситуацию и собственные шансы, где группами, где поодиночке, двинуло следом, по возможности пытаясь эвакуировать хоть кого-то из раненых камрадов. Как ни странно, в спину им практически не стреляли, позволяя пехотинцам уйти…

Опустив бинокль, один из окуляров которого был забит глиной, чего младший лейтенант просто не замечал, Маркушев тяжело сполз по стенке капонира и вытянул подрагивающие от внезапно накатившей слабости ноги. Напрочь промокшая от дождя и пота гимнастерка липла к спине, но обращать внимание на подобные мелочи у младшего лейтенанта просто не осталось сил. Ставшим уже почти привычным движением Андрей утер – точнее, размазал по щекам – смешанную с грязью и копотью кровь. С удивлением оглядев бурые ладони, зачем-то попытался отереть их о галифе. Безрезультатно, разумеется. И негромко, как ему казалось, спросил у сидящего на станине покосившейся сорокапятки Бобышева, у ног которого лежал один из пяти последних унитаров:

– Ну что, Вань, похоже, отбились?

На самом деле эти слова он прокричал, поскольку абсолютно ничего не слышал. Впрочем, и крика тоже не вышло – какой-то сиплый хрип, вырывающийся сквозь сорванное горло.

Заряжающий развел руками и похлопал ладонью по уху: его тоже контузило, как и всех остальных уцелевших артиллеристов, которых насчитывалась едва половина от штатного состава расчета. Второй рукой Иван старался особо не двигать: уже под самый конец боя зацепило осколком.