Командир и штурман

Экзекуция продолжалась. Капитан холодным, привычным взглядом отметил, как ловко помощник боцмана хлещет шпиль, казалось бы, не щадя своего товарища. «Превосходно, – размышлял Джек Обри, – они или забираются в винный погреб, или же какой-то сукин сын принесет на борт достаточный запас выпивки. Если бы я это обнаружил, то задал бы ему хорошую взбучку, не стал бы с ним церемониться, как с этими пьяницами. Слишком уж их много: семеро за один день». Это не имело никакого отношения к жутковатым береговым забавам, от которых остались лишь воспоминания. Что же касается неподвижных, промокших насквозь моряков, валявшихся возле шпигатов после того, как шлюп вышел в море, то об этом тоже забыли. Они оказались в условиях порта, где не было строгой дисциплины, и об их художествах больше не вспоминали. Но теперь происходит нечто другое. Еще вчера он не решился проводить артиллерийские учения после обеда из-за того, что многие матросы, как он предполагал, слишком усердно опохмелялись, а с пьяных глаз угодить под лафет при откате – плевое дело. Иной мог сунуть физиономию в жерло пушки. В конце концов он заставил их выкатывать и вкатывать пушки, не производя выстрелов.

На разных судах принято по-разному реагировать на порку: старые матросы «Софи» предпочитали играть в молчанку, но Эдвардс (один из новичков), прежде служивший на «Кинге фишере», где такого правила не придерживались, при первом же ударе так громко взвыл, что молодой помощник боцмана от растерянности едва не выронил линек, и следующие два или три удара буквально повисли в воздухе.

– Что же ты, Джон Белл? – укоризненно произнес боцман вовсе не из неприязненного отношения к Эдвардсу, к которому относился с таким же равнодушием, как мясник, взвешивающий ягненка, но потому, что всякую работу надо выполнять добросовестно. Так что остальная часть экзекуции не дала Эдвардсу повода приглушить свои душераздирающие крики. Оглушительные для бедняги Джона Сьюрела-тощего матросика с «Эксетера», которого никогда прежде не пороли и который, вдобавок к пороку невоздержанности, впал в порок пьянства. Когда его пороли, то он выл и ревел самым отчаянным образом, поскольку разволновавшийся Белл старался от души, чтобы поскорей закончить экзекуцию.

«До чего же варварским показалось бы это зрелище непривычному глазу, – размышлял Стивен. – И до чего равнодушны к нему те, кого всегда могут выпороть. Хотя этот мальчик, похоже, ошеломлен». И действительно, Бабингтон выглядел бледнее обычного, когда гнусное дело было сделано и стонущего Сьюрела передали смущенным товарищам, которые унесли его прочь.

Но сколь непродолжительными оказались бледность и тревога этого юного джентльмена! Не прошло и десяти минут после того, как уборщик вытер шваброй следы экзекуции, как Бабингтон носился по снастям такелажа, гоняясь за Риккетсом, который от души веселился.

– Кто это там резвится? – спросил Джек Обри, увидев неотчетливые силуэты сквозь ткань грот – бом – брамселя. – Мальчишки?

– Юные джентльмены, сэр, – ответил старшина-рулевой.

– Кстати, – вспомнил капитан. – Я хочу их видеть. Очень скоро на их лицах вновь появились бледность и озабоченность, причем не без причины. Мичманы должны были произвести полуденные наблюдения солнца, чтобы рассчитать местоположение судна, причем расчеты следовало представить на отдельных листах. Эти листы, которые назывались «творчеством молодых джентльменов», были переданы капитану часовым, морским пехотинцем, со словами: «Расчеты молодых джентльменов, сэр», на что капитан Аллен (ленивый, бесцеремонный господин) имел обыкновение говорить: «Пошли-ка этих молодых джентльменов к такой-то матери с их расчетами» – и выбрасывал их в иллюминатор.

До сих пор Джек Обри был слишком занят с экипажем судна, чтобы уделять достаточно внимания образованию мичманов, но он взглянул на вчерашние координаты, согласно которым, с подозрительным однообразием, широта «Софи» составляла 39°21’ N и была довольно точна, а долгота была такой, какую судно могло бы достичь, если бы рассекло горный хребет позади Валенсии до глубины около 37 миль.

– Что за чушь вы мне показываете? – спросил он юношей.