Командир субмарины

Молчун Харрис предпочитал шахматы, и раз или два мне приходилось с ним играть, но шахматы не годились для игры на субмарине, несущей боевое дежурство. Постоянно, хотя и подсознательно, даже во сне, все вслушивались в малейшие изменения в работе дизелей, в распоряжения на мостике, которые были слышны в кают-компании благодаря мегафону, или в гудение сирены, вызывавшей офицеров на мостик. Уккерс же в этом смысле оказывалась идеальной игрой во время боевого дежурства. Она достаточно захватывала, не требуя при этом полной концентрации; в достаточной мере распаляла эмоции, когда вас "съедали" на подступах к дому, лишая надежды на безопасность; приносила искреннее удовлетворение, если вам удавалось победить оппонента в подобной же ситуации. Пощады никто не просил и никто не давал. На любой патрулирующей подлодке в любой неразберихе в уккерс играли повсюду - с носа и до кормы. Психологи наверняка смогли бы дать этому явлению научное объяснение, ну а мы пристрастились к этой игре самым естественным образом.

Аналогично в начальный период военных действий мы все принялись поглощать сладости в таких же количествах, как это обычно происходит у детей. Возможно, это случалось оттого, что нельзя было курить. Позднее же врачи, изучавшие, почему и каким образом нам удалось выжить, предписали обязательное потребление сладостей, и они вошли в рацион подводников. Но мы уже и сами поняли, что без сладкого жить не можем.

Неожиданно покой той чудесной ночи в Адриатическом море был нарушен.

В воздухе появился легкий запах дыма. В мегафон прозвучал приказ к боевой готовности. В считанные секунды лодку развернули по ветру. Зарядку аккумуляторной батареи приостановили. Поставили соединительную муфту гребного вала. В работу включились оба двигателя. Все члены экипажа заняли свои места по команде к погружению, а на мостике бинокли нацелились против ветра.

В ночном наблюдении главным всегда было повернуться кормой в нужном направлении; это давало возможность занять любое положение или же, при погружении, как можно точнее определить расстояние. Если вы видели цель, то всегда оставалась возможность развернуться, определив ее курс и скорость; если в поле зрения попадал патруль противника, то каждая секунда оказывалась драгоценной, давая возможность избежать неприятной встречи. Предположим, видимость составляла одну тысячу ярдов - а часто она оказывалась меньшей - и на вас двигался эсминец со скоростью 20 узлов. Это означало, что он приблизится через девяносто секунд. Если вы находились на поверхности, то он мог увидеть вас с расстояния примерно в 500 ярдов, а это давало вам сорок пять секунд, то есть приблизительно то же самое время, за которое вы смогли бы погрузиться в стационарном состоянии. Но по собственной воле никто никогда не останавливался. Обычно продолжали движение таким образом, чтобы, повысив скорость и удаляясь от объекта, иметь возможность рассмотреть подробно, что же этот объект собой представляет. Ночные погружения не сулили ничего хорошего, поскольку, за исключением самых светлых лунных ночей, вы обрекали себя на очень плохую видимость при наблюдениях в перископ, а каждый встреченный объект мог оказаться достойной целью. В лучшем случае вы отказывались от активных действий, но все равно в течение некоторого времени должны были оставаться на поверхности, чтобы зарядить аккумуляторную батарею.

Редко удавалось выследить судно по дыму. Во всяком случае, в моей практике мы сумели сделать это лишь дважды. В этот раз перед нами оказался небольшой торпедный катер: силуэт был низким и поэтому плохо виден. Обойти его нам не стоило труда, но беспокойства он причинил много, так как всю ночь болтался поблизости. Поэтому, когда поднялась луна, нам пришлось всерьез обходить стороной это докучливое суденышко. В итоге, погрузившись на заре, мы оказались дальше от входа в архипелаг, чем я планировал, и из-за этого опоздали к нашему пароходу.

Я решил перехватить его в бухте Цульана, напротив канала Мейет, в который мы под водой вошли на рассвете. Обнаружив гидролокатором мину, мы погрузились еще ниже и прошли между островами на четыре мили вперед, а потом вновь поднялись на рабочую глубину перископа, чтобы приблизиться к материку. Берег оказался крутым, так что разглядеть в его тени корабль было бы трудно.