Командировка

На прощание доброжелательный смех, точно похлопывание по плечу. Отбой.

Только повесил трубку, приятно возбужденный разговором с начальством, снова звонок. Ожила моя временная обитель. Капитанов Владимир Захаровичсобственной персоной, фигурально говоря. Тон не так чтобы задушевный и братский, но деликатный.

— Что же вы ко мне не заглянули, Виктор Андреевич?

— А что такое?

— Просто так. Попутно.

Я представил, как Капитанов держит трубку в богатырской руке, как силится удержаться в рамках светского политеса.

— Виктор Андреевич, говорят, вы с лесенки вчера упали?

Хорошо поставлена информационная служба в группе.

— Было дело. Всю физию себе раскорябал.

— Может, врача вызвать?

— Спасибо, обойдусь.

— Ну тогда до свидания. Не переутомляйте себя, Виктор Андреевич. Это хорошо, что благополучно обошлось, а то ведь по-разному с лесенок падают.

— Всего доброго.

Нервничает, подумал я, нервничает Капитанов, все от нервов. И звонок, и угроза. Неужели Шутов ему доложился? Невероятно. Грош мне тогда цена. А про лесенку кто сказал? Шурочка?

С улыбкой я вообразил, как после беседы со мной каждый сотрудник сломя голову мчится к Капитанову. Бежит, задыхаясь, тучный Давыдюк, переливается с этажа на этаж, шурша пиджаком, многажды излеченный от алкоголизма Прохоров, горделивой походкой, соперничая остротой плеч с прямоугольниками дверей, плывет Шацкая — товарищ Капитанов всех внимательно выслушивает, сопоставляет данные, делает выводы. Я ни в чем не ошибусь, Владимир Захарович, да и не во мне теперь дело. Вопрос-то ясный, как утро. Задачка для первоклассника, и ответ сияет огромными буквами на обложке. Мы все знаем ответ.

Зачем только понадобился мой приезд?

Существует техническая проблема, сказал умнейший Перегудов, и существует человеческая.

Нет, никогда они не существовали отдельно.

Я смотрел на телефон в непонятной уверенности, что сейчас он опять затрезвонит. Непременно будет третий звонок. Я болезненно ощущал, как кто-то медленно, в раздумье раскручивает диск. Пальчик в отверстие-раз, пальчик в отверстие — два. Ну!

— Алло, это вы, Виктор Андреевич?

— Добрый вечер, Шурочка. Хорошо, что ты позвонила. В чужом городе все чужие, и вдруг — вечерний звонок, как улыбка друга. Это ты сказала Капитанову, что я с лесенки звезданулся?

— Не надо было?

— Почему не надо. Событие важное, чем больше людей будет знать, тем лучше. А он тебе что сказал?

— Как это?

— Ты ему сообщила, что я упал с лесенки, а он на это что ответил? Заплакал?

— Хотите правду знать?

— Шура!

— Он сказал, нормальные люди с лесенок не падают.

Я улыбнулся ей из своего номера. Я был рад, что она позвонила. Она желала мне добра.

— Шура, мне необходимо сказать тебе кое-что, но я не решаюсь.

— Говорите.

— Мы не сможем сегодня вечером выйти на прогулку. Ко мне придет гость.

Она торопливо дышала мне в ухо из трубки.

— Я только хотела узнать, как вы себя чувствуете.

— Шура, кто твои родители?

— Зачем вам это? Ну, папа — врач, а мама-домохозяйка.

— Семья большая у вас?

— Бабушки две, дедушка, мамин папа, сестра, ее муж Владик и их крохотуля. Большая семья.

— Я всем вам желаю огромного человеческого счастья.

— Виктор Андреевич, если будете насмехаться, я никогда в жизни вам больше не позвоню.

Так мы даем поспешные обеты, смешные, может быть, всевидящей судьбе. Скольким людям я не собиь рался больше звонить. И звонил. И был на побегушках. Мы всегда в плену, свобода — призрак, зов ее — тоненькая свирель самообмана. Да и кому нужна свобода. Мне — нет. А тебе, Натали?

— Не стыдись добрых поступков, Шура! Ты мне очень помогла сегодня.

Дыхание ее выровнялось, легкая птичья гортань сузилась.

— Тогда я пойду, спокойной ночи.

— Спокойной ночи и тебе.

Я немного полежал, помечтал — четвертого звонка не было…

В буфете на этаже прислуживала кофейному божку новая жрица, не кустодиевская красавица с потусторонним взором. Отнюдь. За стойкой бронзовела парфюмерией наша современница в заштопанных вельветовых брючках и в кокетливой распашонке. Я поглядел на нее из дверей, она мне не понравилась, и решил сходить в магазин, там прикупить чего-нибудь к встрече, а заодно поинтересоваться продуктовым снабжением города.

Я люблю ходить по магазинам.

Мне доставляет эстетическое удовольствие вид витрин, заставленных товарами, сложная гамма запахов (соленая рыба, сыры, сырое мясо, сдобные пышки, фрукты — прекрасный коктейль ароматов), нравится возможность выбора, я могу долго без скуки следить за движениями большого ножа, каким продавщица вспарывает сочную колбасную плоть. В продовольственных магазинах уютнее, чем в промтоварных, где продавщицы, как правило, спят и рты открывают с металлическим щелканьем. В продовольственных — здоровее, опрятнее, лучше.

Страсть к хождению по магазинам — атавизм, слабость, неудобно признаться, но что имеем, то имеем.

Мне все мои слабости дороги, как больные дети матери.