Командировка [litres]

— Точно, Григорьевич! Этот день у меня нерабочий. Его отмечал еще мой прадед. Он мне рассказывал, как в семнадцатом, пока его товарищи штурмовали Зимний, он нашел винный погребок и на радостях не выползал оттуда трое суток. Сам он не выполз, его вынесли без винтовки и без документов. К тому же кто-то снял с него чоботы. Сел мой прадед в поезд и махнул на Украину добывать себе обувку, попал в Гуляй-поле. А там батько Махно собирает армию. Ну и прадед мой к нему пристроился. В ружейную мастерскую. Ремонтировал пулеметы. А когда разбили батька, ремонтировал пулеметы для Красной армии. В боях не участвовал, но глаз ему выбили. Кому-то что-то не так сказал. А вот дедушка и батя были вполне советские. Я тоже совок.

— То есть?

— Ну, советский, — уточнил Вася и удивленно посмотрел на врача черными цыганскими глазами. — Вас, Григорьевич, не замораживали случайно этак лет на сорок?

— С чего взял?

— С того, что вы о совках слышите впервые. Мои пацаны, ну дети моей Люси, тоже совковые. А старший, Серега, тот по ухватке вылитый майор Спис.

Оказывается, Вася близко знает Михаила Васильевича, племянника Анастасии Карповны. Беседуя с Васей, Иван Григорьевич окончательно укрепился в мысли, что первым человеком, кому он раскроется как разведчик, будет председатель Союза офицеров Михаил Спис. В городе он человек известный, и как у руководителя военной организации у него, несомненно, всюду есть своя агентура.

Разведчик один не работает. Он ищет себе помощников, а значит, раскрывает себя перед другими. А другие — даже коллеги — люди всякие, попадаются и предатели. Разве Конона Трофимовича Молодого не предал полковник Геленевский, разведчик тогда еще союзной нам Польши? Из-за предательства коварного поляка погибло в Англии целое звено нашей резидентуры. А здесь, если вовремя не обнаружить «тихое оружие», погибнет целая нация.

Подбирая себе помощников, разведчик выбирает свою судьбу. И Вася мог быть помощником, если бы… душа его не была нараспашку. В этот день, 7 ноября, он все-таки сорвал поездку.

Выехали поздно, в десятом часу. По-прежнему тихо падал мокрый снег, но уже в просветах туч проглядывало белесое небо. Вася рулил не по обычному маршруту — не по бульвару Незалежности, а по бульвару Симона Петлюры, через Заводской район, мимо потушенных мартенов, в сторону площади Днепровского Пролетариата.

— А почему не по Незалежности? — спросил Джери.

— Незалежность перекрыли омоновцы, — неприязненно ответил Вася.

Но и площадь Днепровского Пролетариата оказалась перекрытой. Увидев толпы празднично одетых людей, Джери по-русски выругался. Это у него хорошо получалось, даже без акцента. Вася приткнул «джип» к ограде украинско-итальянской фирмы «Петруччио и Мыкола».

— Не обижайсь, приятель, схожу на митинг, — сказал он американцу, как будто отлучался за сигаретами.

— Я вас увольняю! — крикнул ему вслед обескураженный американец: недочеловек опять показал свой норов.

Иван Григорьевич испытывал сложное чувство: он лишался перспективного помощника, и в то же время душа его ликовала: оказывается, и его земляки не такие уж безропотные. Он сделал вид, что удручен поступком шофера. Вася вернулся за рукавицами, весело сказал:

— Все равно, Григорьевич, раньше, чем через два часа, из города не выбраться. Так что отдыхайте, а я помитингую. Так что, как поется, роспрягайте, хлопци, кони…

И ушел митинговать.

По-прежнему падал тяжелый мокрый снег. С пустынных полей налетал шквалистый ветер. Красные знамена тянуло в небо, как пламя над кратером проснувшегося вулкана.

— Они скоро разойдутся, — заключил Джери и показал на мокрые комья снега, залеплявшие ветровое стекло. — Зима загонит их в пещеры. — И вдруг резко повернулся к врачу. Тот сидел в уголке салона, кутаясь в «аляску»: его знобило.

— Доктор, в вашей квартире тепло?

Иван Григорьевич ответил не сразу:

— Во-первых, Джери, у меня нет своей квартиры. Живу, как у нас говорят, на частной. У одного безработного инженера. У него в квартире холодно. За ночь так и не согрелся, — и замолк. — А во-вторых? Во-вторых, вы правильно подметили, большинство горожан живут по-пещерному, каждый согревает себя, как может. В город газ не поступает: большая задолженность. Пищу готовят на электроплитках.

— Ага! — обрадовался Джери. — Мы заставим Россию попридержать газ. Чтобы эти южные русские, или, как их, украинцы, были с нами сговорчивей.

Джери говорил по-английски, обращаясь к Лене и Вилли. До сих пор молчавший Вилли, глядя на толпы празднично одетых людей, отозвался:

— Рано не стали с нами дружить украинцы.

По интонации его голоса Иван Григорьевич определил: вряд ли он имел в виду шофера, ушедшего на митинг. Но все в салоне думали о его поступке.

— Кто его тебе рекомендовал, Джери? — спросил Вилли.

— Никто, — ответил тот. — Я его подобрал на улице. И не ошибся. У меня полная гарантия, что его к нам не подсунули.

— Кто?

— Служба безопасности.

Иван Григорьевич сидел с закрытыми глазами, показывал, что он ко всему безучастен. После озноба ему стало жарко. Простудился. «Ах, как не вовремя!»