Командиры мужают в боях

Кириллов в мгновение ока очутился в коляске, а я, поставив на педаль правую ногу, начал заводить мотоцикл. В этот момент ногу что-то сжало и дернуло. Ранен… В бедре сильно запульсировало, в сапог потекла кровь. Я прислонился к сиденью, вынул из кобуры двадцатизарядный трофейный пистолет.

— Кириллов, приготовься!

— У меня только наган.

— И это хорошо.

— Давайте побежим, наши-то все ушли, мы одни остались.

— Я ранен в правую ногу, наверное, идти не смогу.

— Попробуйте, я подсоблю вам.

Мне казалось, если я встану твердо на ногу, она переломится. Оглянулся. Неужто конец?.. Прямо на нас бежали трое фашистов — нас разделяли какие-нибудь сто метров, — основная цепь гитлеровцев находилась еще далеко, метрах в четырехстах.

— Кириллов, слева противник… Огонь!

Вражеские солдаты замедлили шаг.

Кириллов из-за мотоцикла стал стрелять — один упал. Я тоже открыл огонь: упал еще один фриц. Кто из нас его сразил, не знаю. Последний, третий, вскинул карабин, но мой выстрел упредил. Фашист уронил оружие, колени его подломились, и он упал. Я встал, сделал несколько шагов: нога не сломалась. В сапоге хлюпало, перед глазами поплыли разноцветные круги, видимо, я закачался, потому что Кириллов подхватил меня и, опасаясь, что упаду, все время твердил:

— Товарищ майор, потерпите еще чуточку, добежим до своих, сделаем перевязку.

Вскоре мы добрались до петеэровцев. Силы мои иссякли, голова кружилась. Ко мне подошел старший лейтенант, командир роты ПТР.

— Я помогу вам.

— А рота?

— У меня в спине пять осколков…

И он с Кирилловым повел меня дальше. Противно вжикали пули, но мне все уже было безразлично…

— Дойдем до кустов, перебинтуйте, — попросил я. — Индивидуальные пакеты в карманах шинели.

— Хорошо…

Подойдя к кустам, где раньше стоял мотоцикл, я опустился на землю. Кириллов начал по шву рвать мои брюки.

— Рви, как рвется, чего прицеливаешься?..

Он дернул — и я увидел на внутренней стороне правого бедра огромную рану. Кровь сочилась не переставая. Кое-как двумя большими пакетами перевязали. Встать я не смог. Старший лейтенант подозвал двух солдат, меня положили на плащ-палатку и понесли. Несли почему-то ногами вперед, поэтому мне видно было, что делается у нас.

— Что, Исаков?

— Ранен, товарищ генерал.

Как долго продолжалось бы это «путешествие» и насколько благополучно закончилось бы оно, не знаю, если б не Гриша и не Зоя Ивановна Зырянова, неведомо как узнавшие о моем ранении. На «виллисе», который дал Зое майор Розанов, они подъехали к нам. Меня усадили на переднее сиденье рядом с шофером, раненый старший лейтенант, который помогал мне, сел сзади, и машина помчалась к переправе. Только когда мы миновали зону ружейно-пулеметного огня, шофер сбавил газ. Мне ужасно хотелось пить. На сиденье образовалась лужа крови. Правой рукой я провел по ноге.

— Зоя, у меня там еще одна дырка…

Шофер остановился. Была забинтована и эта рана. Поехали дальше.

На берегу Днестра я увидел Кузьмича. Здесь как раз переправлялись тыловые подразделения нашего полка.

— Дай попить, — попросил я Кузьмича.

Он повертелся, никакой посудины под руки не попалось. Тогда Кузьмич зачерпнул из реки воду шапкой и подал мне. Я с жадностью напился.

Машина въехала на паром. Я попросил офицера дивизионного саперного батальона вне всякой очереди переправить «виллис» назад, чтобы машина могла скорее вернуться к орудиям.

Меня доставили в Ташлык, где в здании школы разместился наш медсанбат, почти тотчас же положили на операционный стол.

— Позови, пожалуйста, Баранчеева, — попросил я сестру.

Я верил в Володю Баранчеева, как в бога, мне казалось, что он может сделать даже невозможное.

Но ко мне вместе с Володей подошел мой тезка ведущий хирург Иван Иванович Глущенко.

— Ну что, Иван Иванович, и ты к нам?

— Принесла нелегкая…

— Ничего, сейчас подремонтируем.

— Только не вздумайте ампутировать! Я на раненой ноге уже пробежал метров четыреста.

— Да у тебя, друг, совсем превратное представление о нас! Пойду-ка готовиться. — И он ушел.

— Володя, — умоляюще посмотрел я на Баранчеева, — сделай операцию ты, прошу тебя.

— Во-первых, Иван Иванович, здравствуй, а во-вторых, не бойся. Все будет хорошо! А мне неудобно… Только что сменился, понимаешь?

Я лежал на операционном столе. Авиация противника начала бомбить Ташлык. С потолка посыпалась побелка, зазвенели стекла. Мне вспомнилась гибель майора Касатова. В медсанбате ему удаляли мучивший его фурункул, а самолет сбросил бомбу, и он был смертельно ранен осколками, находясь на операционном столе.

— Иван Иванович, — попросил я доктора Глущенко, — вынесите меня куда-нибудь в укрытие, а то ведь добьют здесь.

— Наркоз!

Девушка во всем белом положила мне на нос и рот влажную марлевую салфетку. Я несколько раз вдохнул и больше ничего не чувствовал.

Так 16 апреля 1944 года закончилась для меня война.

Лежа на госпитальной койке, я с нетерпением ждал писем со штампом нашей полевой почты, затаив дыхание, слушал сообщения Совинформбюро и отмечал на карте города, занятые войсками 1-го Украинского фронта, в состав которого была включена и 13-я гвардейская дивизия.