Командиры мужают в боях

Как штабиста командиры рот пока не считали меня ни своим товарищем, ни своим начальником. В их отношении сквозило некое пренебрежение. Себя они считали заправскими десантниками, хотя я был уверен, что большинство из них и понятия не имели, как прыгают с парашютом. Подбадривало только одно — внимание комбата. Иван Иванович Прошо участвовал в боях на Халхин-Голе и в Финляндии, многому научился, в том числе и бережному отношению к людям. Теперь, по прошествии стольких лет после войны, я могу с уверенностью сказать, что он оставил меня в штабе батальона преднамеренно: хотел, чтобы я обстрелялся, привык к боевой обстановке. Ведь до того я испытал только бомбежки.

Так же заботливо относился капитан Прошо и к другим молодым командирам, щадил их и на первых порах, если позволяла обстановка, никогда не посылал в самое пекло: «Пусть пообвыкнут», Сам же вместе с начальником штаба лейтенантом Андриановым всегда находился на наиболее опасном участке.

Иван Иванович и позднее держал меня в поле зрения: стал все чаще посылать в разведку и каждый раз по-отцовски наставлял, чтобы я не попал впросак.

Как-то зимним утром я вернулся с задания и удрученно доложил, что не сумел добыть «языка».

— Товарищ капитан, приказ не выполнил.

Вопреки ожиданию комбат не повысил голос. Все тем же спокойным своим тенорком расспросил о подробностях нашего рейда в тыл врага и заключил:

— Разве можно так докладывать? Ты со своими ребятами взбаламутил противника. Значит, задание выполнил, только «языка» не взял. Пиши донесение…

В моем сочинении он вычеркнул все, по его мнению, лишнее и заставил переписать начисто.

— Мысли надо излагать просто и ясно.

Звал он меня по фамилии. А уж если скажет «лейтенант Исаков», — значит, недоволен. Но, конечно, как я ни старался, а приходилось слышать и это сугубо официальное обращение.

Однажды ночью набилось нас в землянку человек сорок. Сидели, дремали. Не смог перебороть сон и я. И вот в этом состоянии нечаянно нажал на спусковой крючок своего автомата. Очередь прошила потолок.

— Лейтенант Исаков! — послышался гневный голос комбата. Увидев мое растерянное лицо, он ничего не добавил, и это подействовало на меня сильнее крепких слов.

Иван Иванович Прошо сорвался лишь один раз, в обстоятельствах, я бы сказал, трагических. Это было зимой на территории Курской области. Злой, колючий ветер сбивал с ног. Колонна батальона, с трудом пробиваясь сквозь пургу к Красной Поляне, напоролась на фашистов. Последние открыли ураганную пальбу. Застигнутые врасплох, наши роты не очень организованно развернулись в боевой порядок и залегли. Спустя некоторое время по общему сигналу батальон поднялся в атаку. Но, попав под прицельный огонь, а потом под удар перешедшей в контратаку фашистской пехоты, дрогнул и попятился. Что тут стало с нашим комбатом!

— На-за-а-д! — каким-то звенящим голосом закричал он.

Всем, кто видел и слышал Прошо, стало неловко. Во всяком случае, мне так показалось. Лично у меня от стыда за минутное малодушие покраснело не только лицо, но, наверное, и затылок. Сперва остановились и повернули обратно те, кто находился неподалеку от капитана, затем все остальные. Раздалось дружное «ура». Гитлеровцы сначала остановились, потом побежали.

Первой в Красную Поляну ворвалась рота младшего лейтенанта Суковицина, за ней — остальные подразделения. Не давая противнику опомниться, батальон выбил его из Красной Поляны. Вскоре мы овладели еще несколькими населенными пунктами. Настроение у нас поднялось.

С «молниеносной» войной у неприятеля ничего не получалось. И хотя нам приходилось очень тяжело, мы не упускали случая бить врага не числом, а умением.

Капитан Прошо, с его исключительным самообладанием, способностью быстро ориентироваться в сложной обстановке, был в наших глазах идеалом командира, и я мог только радоваться, что попал под начало человека, имевшего основательную военную подготовку и обладавшего незаурядным воинским мастерством.