Командоры полярных морей

— Вы кто? — подсели к нему обрадованные моряки. Старичок заказал две чашечки кофе с двумя стаканами холодной воды и только после этого представился:

— Лейтенант российского императорского флота Максимов Дмитрий Анатольевич. — А вы, господа?

— Мы не господа, — насупился Кондратьев. — Мы товарищи.

— Ну это как сказать! — встрепенулся Ян. — Что до меня, так я пан Смоляк, поручник маринарки.

Знакомство, однако, состоялось.

— И давно вы здесь? — хмуро спросил Кондратьев.

— С одна тысяча девятьсот двадцатого года, — четко доложил шестидесятилетний лейтенант. — Как ушли из Севастополя всей эскадрой, так и несу здесь стационерскую службу. В порту сторожем на блокшиве работаю. А вас каким ветром, позвольте спросить, занесло?

Даже в самом кратком пересказе одиссея «капитана Кондора», как представился старику Кондратьев, производила впечатление. И Дмитрий Анатольевич поспешил пригласить друзей по скитаниям к себе.

— Чем меньше вы будете мозолить глаза аборигенам и «томми», тем дольше вы сохраните свою свободу.

Уговаривать особо не пришлось. Максимов провел их задворками туземных кварталов к своему дому, такому же плоскокрышему и белому, как и все остальные. Жена хозяина, немолодая берберка, постелила гостям на втором этаже и собрала нехитрый ужин из тыквенной каши и зеленого чая.

Утром Дмитрий Анатольевич принес из порта новость: в Сирию уходит пароход с большим некомплектом команды.

— В кочегары пойдете? — спрашивал Максимов. — Доберетесь до Сирии, а там до Ирана рукой подать. В Тегеране Красная Армия стоит.

— В Сирии польский корпус генерала Андерса! — оживился Смоляк. — Надо идти! А что за пароход?

— Да грек какой-то… Немецкие трофеи в Тартус везет.

— Как же нас без документов возьмут? — поинтересовался Кондратьев.

— Уголек шуровать и без паспорта можно. Платить не будут, а за харчи довезут… Эх, мне бы годков десять скинуть, с вами бы пошел. Вы уж за меня Севастополю поклонитесь!

* * *

…Старый угольный пароход «Минерва» под полосатым греческим флагом стоял в торговой гавани и принимал ящики с продовольственными запасами разбитой армии генерала Роммеля. Грузили коробки с галетами, бочки с пальмовым маслом, палатки, кипы солдатских одеял… Все это предназначалось для французских и польских частей, дислоцированных в Сирии и Палестине.

Ведомые портовым сторожем, Кондратьев и Смоляк вступили на разбитый трап «Минервы». Вступили на тропу новых приключений, которыми они уже были сыты по горло.

Глава одиннадцатая. «ОН ШЕЛ НА ОДЕССУ, А ВЫШЕЛ К ХЕРСОНУ»

Капитан «Минервы» — седой небритый грек в измятой фуражке — встретил кандидатов в кочегары весьма безразлично. Максимов долго объяснял ему что-то по-французски, потом махнул рукой, засмеялся и сказал:

— Он говорит, что это его последний рейс, и ему все равно, кто будет швырять уголь в топку котлов, хоть сам дьявол. Лишь бы машина получала пар. Велел идти к механику, тот покажет койки в кубрике и места в кочегарке.

Механик, жуликоватый тип неизвестного рода-племени, записал их имена в судовую роль; поскольку он же выполнял и обязанности чифа — старпома, свел новичков в кубрик — темную ржавую железную коробку без иллюминаторов, показал свободные койки, потом на ломаном английском языке объяснил порядок вахт и время приема пищи. Все это время Максимов, как добрый родитель, пристраивающий своих чад к делу, был рядом. Они распрощались с ним на причальной стенке, крепко обнявшись и пообещав, что если доберутся до Севастополя, то отдадут городу земной поклон от лейтенанта-черноморца Максимова.

* * *

Утром «Минерва» снялась со швартовых и без гудков, по военному времени, вышла из порта в неспокойное осеннее море. Ничего этого Кондратьев со Смоляком не видели. Они швыряли «кардиф» в огненные топки котлов огромными совковыми лопатами. С непривычки оба быстро выбились из сил Их угрюмо-молчаливые напарники — не то голландцы, не то датчане, кочегарили тоже весьма неумело. Держались они особняком и ни в какое общение не вступали. Сил Кондратьеву придавала только одна мысль, что с каждой новой лопатой угля, с каждым новым оборотом винта судно все дальше и дальше уходит на восток, а значит, родина все ближе и ближе. Другое дело, что из Сирии до Тегерана путь тоже предстоял непростой и неблизкий. Но все же там счет шел на сотни километров, а не на тысячи миль. Каскад превратностей судьбы научил его вере в добрый исход любого злоключения. Не зря же англичане в «садке для угрей», старые морские волки, частенько повторяли себе в утешение: «А в море бывает хуже…» В том, что это так, Кондратьев убедился на третью ночь их рейса, когда старый пароход, прижимаясь к ливийским берегам, обходил все еще занятый немцами Крит.

Заступив в полночь на вахту к котлам, они с Яном не застали на месте своих угрюмых напарников.

— Заспались! — решил «кочегар Кондор» и полез наверх, чтобы поторопить нерадивых коллег. Но едва он выбрался на палубу, как услышал выстрелы в ходовой рубке. Потом распахнулась дверь и по трапу правого крыла скатился кочегар-«голландец» с «люгером» в руке: