Командовать парадом буду я!

Вадим был уже не рад, что задал вопрос. Разговор в том же стиле продолжался еще минут двадцать, пока Степин не извинился, что ему надо ехать на встречу в МИД, и не покинул кабинет адвоката. Маша осталась. Вадиму даже показалось, что в комнате стало больше свежего воздуха.

– Вам не понравился мой муж, правда? – В голосе Маши слышалась надежда, хотя сам вопрос звучал скорее как утверждение.

– Это вряд ли имеет значение. К тому же у меня есть правило – я не сужу людей, я их защищаю. – Вадиму не хотелось врать, поэтому перевести разговор в шутку казалось самым разумным.

– Нет-нет, это важно. Николай Николаевич почти двадцать лет провел в Европе. Там другие правила поведения. Там никто никого не грузит, как здесь сейчас стали говорить. Там у всех все в порядке. Все приветливы, все говорят приятное. Понимаете?

– Мне ответить вам по-советски или по-европейски? – обозлился на бестактность собеседницы Вадим.

– Понимаю вас. Понимаю. Но поверьте, Николай Николаевич – хороший. Ему просто там очень трудно. Он же журналист, у него нет дипломатического иммунитета…

Вадима как током ударило. Либо она болтливая дура, либо это вербовка. Мол – «теперь ты много знаешь, будешь работать на нас». Этого только не хватало.

Еще с пятого курса, когда КГБ завербовал несколько его однокурсников, кого официально пригласив на работу, а кого просто склонив к сотрудничеству, Вадим страшно боялся, что и его рано или поздно попытаются вербануть. Как себя вести в такой ситуации, решил давно – прикинется полным идиотом. Ну, например, радостно заорет, да погромче: «Ура! Я буду ловить шпионов!» Но, впервые столкнувшись с ситуацией, весьма похожей на попытку затащить его в сеть «понимающе-сочувствующих», Вадим растерялся.

– Вы знаете, я не очень интересуюсь заграничной жизнью. Там у них все фальшивое какое-то. У нас в программе «Время» часто показывают, как трудно там живется людям. Так что я хорошо понимаю – вашему мужу очень тяжело. И вам я тоже сочувствую. – Растерянность прошла, в роли идиота пришлось выступать без промедления.

Женщина смотрела на Вадима даже не с удивлением. С состраданием. «Наверное, счастлива, что не я защищаю ее сына», – подумал Вадим.

– Да, да, конечно! Не буду вас долго отвлекать. Скажите, чем мы можем быть вам полезны? – И тут же поспешила уточнить: – Я имею в виду в этом ужасном деле.

– Думаю, – Вадим обрадовался, что почва под ногами перестала быть зыбкой, – вам следовало бы встретиться с мамой моего Николая. Попытаться сделать так, чтобы она не была особо зла на вас, что ее сын сядет один. А точнее, вместо вашего.

Женщина, услышав последнюю фразу, вся вжалась в стул.

– Почему вы говорите «вместо»? Разве Коля не воровал колеса?

– Воровал. По просьбе или по подначке вашего сына.

– Но ведь Ваня должен был ему заплатить за эти колеса. Он просто приехал их забрать, не зная, что они ворованные. – Голос женщины стал крепче и увереннее.

– Знаете, мне нравится, когда клиенты начинают излагать адвокату его собственную версию событий. Приятно, когда то, что ты придумал, звучит так достоверно, что даже знающие правду верят вымыслу! – Вадим хлестал наотмашь.

– А разве это вы придумали, а не Марлен Исаакович? – Маша искренне удивилась.

– Разумеется – я. Он же не смотрит программу «Время». – Злоба на этих сытых баловней советской власти пересилила инстинкт самосохранения.

Маша помолчала, изучающе глядя на Вадима, и неожиданно сказала:

– Все не так просто в этом мире, молодой человек. Не так просто!

– Соглашусь, – примирительно сказал Вадим. – И даже приведу пример. Коля не нуждается в деньгах. Он снимал колеса не ради денег вашего сына.

– Это я поняла из разговора с его мамой. Мы встречались два часа назад. Она не только не взяла три тысячи, которые мы ей предлагали, а просто нас выгнала.

В те времена адвокат впервые мог встретиться со своим подзащитным только после окончания следствия. При ознакомлении с материалами дела. Одной из причин, заставивших Осипова все реже вести уголовные дела, была необходимость ездить в тюрьму. В Москве действовали только два «общенародных» следственных изолятора – «Матросская тишина» и Бутырка. Еще «пересылка», которую в народе называли «Пресней», хотя ютилась она где-то между Силикатными проездами, от настоящей Пресни достаточно далеко. Ну и разумеется, «Лефортово» – следственный изолятор КГБ. Но там Вадим никогда не бывал, так как допуска на ведение комитетских дел не имел, да не очень-то и хотел…

Вадим ненавидел поездки в следственные изоляторы. В СИЗО всегда воняло потом и кислыми щами. Любой его подзащитный первым делом интересовался, не принес ли Вадим поесть. Видеть глаза постоянно голодного человека – испытание не для Осипова. Утром, если мужу предстояла поездка «на каторгу», Лена заготавливала огромное количество бутербродов, предназначенных, если вертухаи спросят, для него самого.