Командующий фронтом

В те дни, когда особенно проявлялся деспотизм отца, Сережа убегал из дому, бродил по полям, наблюдал за полетом птиц, за сусликами, воровато тащившими в свои норки колосья, за беззаботно порхающими бабочками. Иногда он останавливался у полосок земли, на которых от зари до зари копошились крестьяне. В детском сознании возникали сложные вопросы, но не было человека, который мог бы ясно и просто ответить на них. К отцу не подступись, а у матери и без того много забот.

Однажды в усадьбу пришел крестьянин Ион Костакэ. У него было мужественное лицо, на носу маленькая горбинка, черная бородка росла клинышком, а руки большие, каждая, казалось, поднимет трехпудовый мешок. Но бедность жила в его жалкой избушке годами. Как ни бился Костакэ, а прокормить свою многолюдную семью никак не мог.

Заметив у конюшни Георгия Ивановича, Костакэ подошел к нему и, сняв с головы старую мерлушечью шапку, попросил:

— Барин, одолжите пуд зерна.

Сережа стоял на пороге конюшни и слышал просьбу Костакэ. Ему казалось, что отец пошлет его, Сережу, в дом за ключом, отопрет амбар и скажет: «Возьми, Ион, любой мешок, а придет время — рассчитаемся». Но Георгий Иванович, к удивлению сына, засмеялся, а потом принял серьезный вид и крикнул:

— Пошел со двора! У меня самого хлеба в обрез…

— Папа! — бросился Сережа к отцу, но тот сердито оттолкнул его и направился к дому.

Из конюшни вышел старый кучер Михалаке. Посмотрев вслед ушедшим, он с грустью проговорил:

— Не стерпит Ион, третьего ребенка на днях похоронил…

Как-то Георгий Иванович надолго уехал по своим делам. В доме наступил мир. Забот у Елены Степановны стало меньше, теперь она весь досуг отдавала детям, рассказывала сказки и никого из них не наказывала за невинные шалости. Сережа нашел на поле маленького вороненка, приручил его и назвал Керандой. Он не расставался с птицей весь день, кормил ее с ладошки и разгуливал с ней по саду. Вороненок послушно сидел на плече мальчика и каркал. Иногда он взлетал на дерево, но стоило Сереже позвать: «Керанда, домой!», как вороненок тотчас же снова садился мальчику на плечо.

Однажды вечером Сережа застал мать в слезах. Он подбежал к ней, уткнулся в ее колени, но не спросил, почему она плачет, — вспомнил, как на прошлой неделе до него донеслись слова слуги, обращенные к кучеру: «Барин возвращается, опять начнутся крики».

Вопреки ожиданиям семьи и дворовой прислуги Георгий Иванович приехал хотя и похудевшим, но в веселом расположении духа. Он даже вспомнил, что в феврале, на Сережиных именинах, пообещал сыну научить его ездить верхом и стрелять из охотничьего ружья. Сережа нетерпеливо дожидался того дня, когда отец прикажет вывести из конюшни Буланку, оседлать ее, а он, Сережа, ухватившись за луку седла, ловко усядется и, как все опытные наездники, пустит сперва коня шагом, а потом даст ему шенкеля, и тот помчится во весь опор. Но отец почему-то не приказывал седлать Буланку, а потом снова уехал. В день своего возвращения Георгий Иванович увидел Сережу в чистом костюмчике и даже причесанным.

— Сынок, — сказал он, подняв его на руки, — такого Буланка сбросит. Если хочешь учиться ездить верхом — приходи в старых штанишках и на босу ногу.

Мать недовольно обронила: «Еще что!», но отец добродушно, чего с ним раньше не бывало, пояснил:

— Детей надо закалять. Вырастили из меня тепличный цветок — потому и болею. С завтрашнего дня Сережа будет принимать со мною холодный душ, ездить верхом на Буланке и стрелять из двустволки.

Елена Степановна с ужасом выслушала слова мужа. Когда он ушел в кабинет, Сережа бросился к матери, прильнул к ее рукам и сказал, мягко картавя:

— Ездить верхом и стрелять я буду с отцом, а слушаться — только тебя.

2

В девять лет Сережа ловко набивал патроны порохом и дробью, вставлял капсюли, бойко ездил верхом без седла. Всякий, кто видел его хотя бы раз, легко запоминал. Для своих лет ему бы быть выше ростом, но сложен ладно — настоящий крепыш! — и все в нем привлекало: живой ум, острое слово, черные дуги бровей над пытливыми глазами. Мальчик часто уходил в овраги, где крестьяне, раскапывая ямы, брали жирную глину и песок, или, забравшись в промоины, ковырял железной палкой, извлекая покоробленные ракушки. Ему хотелось знать, что лежит в недрах земли, какова толщина земного покрова, но не было человека, который мог бы ему об этом рассказать.