Комар живет, пока поет (Повести)

Потом вдруг одинокое гудение, оборвавшись, подхватывалось другим, третьим — и вскоре весь уже наш домик пел, как орган. Паша еще только мечтал о туалете в каждом номере, а у нас — правда, неофициально — это было всегда! Гул становился непрестанным — все, это уже не случайность, пора вставать, вплетать звук своей трубы в общий оркестр!

После завтрака возвращались в номер, завинчивали лист в машинку. Вот на эту стройную сосну с бронзовыми чешуйками прилетел однажды большой черно-бело-красный дятел, стукал, но как-то вопросительно, носом по стволу, весело косил глазом в мою сторону... потом вспорхнул — и, словно нырнув вниз, показался на моей фортке, посидев, перепорхнул вдруг на мою машинку... и прилетал каждый раз, когда я тут появлялся, садился на машинку, долбил по клавишам и худо-бедно надолбил за эти годы восемнадцать книг! Традиционный уже вопрос: кому все это мешало?

Ладно, об этом забудь. Твои лирические излияния могут остаться не при деле: издатель другой пошел — крепкий, мускулистый, слезам не верит. На последней книжной ярмарке, в которой я участвовал, после заключительной пьянки произошла гигантская драка: издатели бились с охранниками. Драка длилась почти час, и в результате охранники, набранные в основном из силовых структур, были вдрызг разбиты издателями. Вот такой нынче издатель пошел! И надо не уступать ему по возможности... а повторять: «Культура... культура!!» Бесполезняк! Во рту от этого слаще не станет! На данном этапе культуры мне надобна часть ее шкуры!

Кстати, на ярмарке той те самые издатели пошли мне навстречу со страшной силой: предложили почему-то написать книжку о знаменитых пиратах, неожиданно — о моем деде-академике (откуда узнали?) и совсем неожиданно — об англо-бурской войне... глаза не разбегаются, а буквально — сбегаются. Главная была их идея: как раньше не пиши! Прими вторую молодость, скачала начни!

На данном этапе культуры мне надобна часть ее шкуры...

Неожиданно хлопнула форточка, из многих прожитых лет здесь я знал уже: открылась дверь. Я обернулся.

Появился Гиенский, скорбно-многозначительный:

— Сидим ни о чем не ведаем?

— Ты о чем?

— Ничего, значит, не знаем? Понятия, значит, не имеем, что все они, — скорбный кивок на дверь, — тебя директором хотят поставить?!

— Меня?!

— Не знал? — усмехнулся Гиеныч.

М-да. И мне, значит, предстоит как-то утолять все эти уязвленные самолюбия... Но как?

Мгновенье славы настает!.. а у меня вдруг — не встает.

— Нет, честно, не имел ни малейшего понятия. Скажу больше: отказываюсь.

— Та-ак, — проговорил Гиенский. — Ты лучше, чем я о тебе думал!

Принять это как комплимент — или как оскорбление? Скорей все-таки как второе.

— Все! Пошел! — Я стукнул дверью.

И пошел, и пошел. Вдруг в кустах возле дороги что-то затрещало, тень метнулась ко мне... медведь-шатун? Фу! На самом деле — очаровательная женщина! Перестал уже отличать! За те годы, что мы не общались тесно, она почти не переменилась — лишь поднялась на голове взбитая, как торт, прическа ответственного работника.

— Привет, Анжела... Вадимовна!

— У меня к вам просьба...

Неужели тоже будет просить возглавить? Сердце, до этого неподвижное, слегка зашевелилось... Мгновенье славы настает?

— Познакомьте меня... с вашим другом... с которым вы сегодня вошли, мне он показался единственным порядочным здесь человеком!

Да-а... меняются ориентиры!

— Сами знакомьтесь! — рявкнул я. Потом все же вежливо добавил: — Он у Каюкина... Всего вам доброго!

Возвращался я пешком по шоссе. На машине дорого получается ездить! Вспоминал многие обиды... на той же ярмарке, где была драка... разговор двух шикарных теток — директрис книжных магазинов: «Пушкин? Ну, пошел... Но — не побежал!» Еще им надо, чтобы побежал, иначе — неинтересен!

Да — есть, слава богу, чем растравить душу!

Перед выходом в этот ночной бросок я зашел еще в общую телевизионную — проститься. Все там мужественно делали вид, что абсолютно ничего не происходит, просто собрались интеллигентно вечерком у телевизора. Но все уже, увы, было по-другому! Взять хотя бы сам телевизор. Только мы уселись кружком смотреть новости на нашем любимом прогрессивном телеканале, как изображение вдруг начало дрыгаться, съезжать целыми пластами в сторону.

— Надо вызвать техника! — капризничал Гиенский.

Между тем монтер Дома творчества, который раньше быстро все исправлял, сидел теперь, нагло развалясь, в лучшем кресле (разве раньше он мог позволить себе такое?) и усмехался.

— Простите — чему вы радуетесь? — не выдержал Гиенский.

— Да — видно, у ребят крупная разборка идет! — Даже не повернувшись к Гиенскому, тот любовался экраном. — Всю частоту своими радиотелефонами задолбали! Что делают! — воскликнул он ликующе.

Чья-то особо крепкая тирада, кинутая в радиотелефон, снесла полчерепа нашей любимой дикторше!

Я поднялся и ушел.

Солнце, оказывается, еще не полностью исчезло: блеснуло из-за моста над рекой.

И по красной воде,
По ошметкам заката
Проплывают заплатами
Тени цистерн.