Комар живет, пока поет (Повести)

И даже, расслабившись, отдохнул немного: только на транспорте и получается — отдыхать. Тем более никакого «лучшего писателя современной России» тут не продавали.

— Ну что у вас? Простейшую проблему не можете решить? — Я с ходу набросился на жену и дочь (нападение — лучшая защита). Но, кажется, переборщил — и так у них дрожат руки и губы.

— Каждую ночь раза по три неотложка приезжает. Делают ей укол, она оживает — и снова мебель двигает!

Жена крохотным кулачком утирала слезы.

— Бабушка! Прекрати! Ты не видишь — Валера приехал! — рявкнула дочь.

Но бабушка, не обращая на меня ни малейшего внимания, сидела за столом и, улыбаясь, рассказывала о каком-то Михаиле Ивановиче — неизвестно кому, — который «повел себя некультурно»... видимо, еще до войны?

— Сказали, что больше не приедут! Говорят — сами с ней разбирайтесь! — всхлипывая, проговорила жена.

— ...какие-то вы странные! — прорезался кокетливый голос тещи.

— Ладно! Я сейчас! — Я выскочил на улицу и сразу почувствовал облегчение, почти счастье — лишь бы оттуда уйти! А они уже там вторую неделю — и не могут выйти: тут же будет забаррикадирована дверь.

Через фортку до меня донеслось дребезжание тяжелой мебели и срывающийся крик дочери:

— Прекрати!

...Надо идти.

Жизнерадостно улыбаясь, я заглянул в кабинет:

— Разрешите?

— Прием окончен! — прохрипела усталая красавица.

— Я лишь на минутку! — Очаровательно перед нею уселся.

Уж я умею делать такие дела!

— Я по поводу Костровой...

— Я уже говорила... вашим: госпитализация этой больной нецелесообразна. И еще: если бы ваши жена и дочь разговаривали нормально!

— Вы что, не видели: они же там погибают!

— Это их проблемы!

— И после этого вы называете себя доктором! — Задрожав от ярости, выскочил.

Идиот! Называется — «все устроил»!

Спокойно! Перейдя заросший травой дворик, я уселся передохнуть на ступеньках морга — больше, к сожалению, негде: чем плохое место? Зимой забирали тут тестя. Второй морг за сегодня. Сравнительный анализ моргов: нет — этот красивше, стариннее! Поднялся со ступенек... Вперед!

— Все! — шепнул я жене. — Договорился. Сейчас ее увезут!

— Как? Прямо сейчас? — Подбородок ее снова затрясся.

— А когда?.. Никогда?!

— Молодец папа!

Хоть кто-то ценит!

— Пойдем... скажем ей!

— Нет! — Жена отчаянно замотала головой. — Пусть лучше так... неожиданно.

Мы вошли в комнату. Теща оживленно рассказывала кому-то о своей жизни в Париже (хотя никогда там не была).

Мы в основном слушали другое: шум машин за окном. Задребезжали стекла — мы кинулись к окну...

Нет! Другое... Хлебный фургон.

Мы снова сидели молча, слушая ее плавную речь.

Снова задрожали стекла... То! Белый пикап с крестом.

— Доченька! — вдруг жалобно проговорила теща. — Ты не сделаешь мне чайку?

Жена с отчаянием глянула на меня. Я кивнул. Она ушла на кухню — и раздалось мирное, успокоительное сипение крана.

И тут же брякнул звонок.

— Почему так долго не открываете?

— Извините! Вы видите — трудно пробраться! — Я показал на загромоздившую прихожую мебель.

— Вы что — переезжаете?

— Да нет... это все она.

Прости меня, господи! Но — единственная просьба: пусть судят меня те, кому так же тяжело!

Санитаров было двое: один хороший — вдумчивый интеллигент в очках, второй — нехороший, пьяный и небритый. Вдумчивый сразу же подошел к теще:

— Скажите: вы хотите ехать в больницу?

— В больницу? С какой стати? Вы что — ненормальный? — проговорила она надменно.

Вдумчивый резко повернулся и стал уходить.

— Извините... как же? — Я растерянно преградил ему путь.

— Без согласия больной мы не можем ее госпитализировать! — взволнованно произнес «хороший». — Теперь это делается лишь с их согласия!

Благородно...

К счастью, он стал накручивать диск — и, к счастью, там все время было занято.

Я кинулся к «нехорошему»:

— Помогите... А то мы все погибнем тут!

— Вы что ж... не понимаете? — Он добродушно улыбнулся черными зубами. — Надо ж немножко дать!

— Нету! Обокрали в электричке вчера!

— Обокрали? Идиот! — как всегда вовремя, встряла жена.

— Молчи... дура! — Отчаяние, которому раньше некогда было выплеснуться, выплеснулось сейчас. И пригодилось — не зря берег!

«Нехороший» смотрел на нас. Мгновение это, кажется, длилось целый век.

«Нехороший» подошел к «хорошему», надавил на телефонный рычаг.

— Ладно, Алексеич! Берем!.. Одевайте больную!

Надо уметь что-то делать хотя бы из отчаяния, если не из чего больше делать! — подумал я.

— Так... А где белье ее? Где платье? Что — нельзя было приготовить заранее?

Мы подло заметались по комнате. Господи, прости нас!

В черном костюме, белом платке на голове теща вдруг показалась такой же красавицей, какой была когда-то...

Мы смотрели в окно — как ее, статную, красивую, ведут к пикапу. Единственное спасение в такой жизни — вставить в глаз уменьшительное стекло... А об увеличительном пусть говорит тот, кто горя не видал!