Комбинации против Хода Истории[сборник повестей]

Нестерпимо тянет свернуться в окопчике, как сворачиваются в снегу собаки, зажать руками уши, зажмуриться, замереть.

— Уходят! Глядите, братцы, — уходят!

Высовываю голову из ячейки: кто? где? Билетов показывает назад. От нашей цепи поспешно направляются в тыл две фигуры.

— Зверянский, Осокин, Селезнёв! — резкий голос Паштанова. — Догнать и застрелить!

Истязающий, с визгом, вой: съёживаюсь в окопчике. От разрыва меня чуть не выбросило из него. Придя в себя, замечаю, что громко мычу. О! — как тянет мочиться! Окоченевшие пальцы еле справляются с пуговицами… Потом я смотрю назад. Две уходящие фигурки уже довольно далеко. Увязая в снегу, наклоняются вперёд, пытаясь перейти на бег. По диагонали приближаются к насыпи железной дороги. Дальше видны будка и сарай Сухого разъезда.

За двумя спешат трое, отстают шагов на пятьдесят. Крайний слева припал на колено, уставил винтовку. Одна из двух фигурок подскочила — запоздало долетел гулкий упругий удар выстрела. Прячусь в окопчике: о-о! невыносимо!.. Снова выстрел… ещё, ещё… Руки в ледяных перчатках прижаты к глазам, твержу: «Скорей–скорей–скорей!!! Когда это кончится?!» Выстрел…

Считаю, считаю про себя… Сорок… сорок пять… Кажется, всё!

Распрямляюсь, заставляю себя не глядеть в ту сторону. Из соседней ячейки на меня смотрит Вячка, физиономия страдальчески искажена.

— Лёнька, я бы не смог…

А пушка посылает нам очередной подарок.

* * *

Трое вернулись. Зверянский докладывает Паштанову. Различаю громко произнесённое слово: «Исполнено!»

Осокин лежит в пяти шагах от своей ямы. Задело осколком? Приподнялся — вырвало. На четвереньках он дополз до ячейки, упал в неё.

Переждав очередной снаряд, ко мне в окопчик ввалился Билетов:

— Лёнька, Джек передал — зырь за Осокой! Он теперь или застрелится, или на красных — ура! — чтоб убили. Гляди, чтоб ему не дать!

Киваю. С тоской чувствую: а ведь и правда! Осокин так и сделает, как говорит Билет. Куда там — не дать.

— Ты чего дрожишь? — тревожно, без тени ехидства, шепчет Вячка.

— Да ты и сам дрожишь.

Согласился. Говорит неопределённо:

— А-аа… вот пойдём в контратаку…

Мы съёжились — разрыв впереди позиции; над окопчиком с фырчащим звуком пролетел осколок. Ветер несёт вонь прямо на нас.

— А Потрошитель молился сейчас за их души, — взахлёб шепчет Билет, втягивает с сипением слюну, — крестился, как семинарист… Ну, я пошёл!

Уже сидя в своей яме, украдкой показывает мне рукой в сторону Зверянского. Тот выпрямился на миг, надевая шапку, исчез в окопчике.

— Ай, как холодно! — донёсся болезненный возглас Саши Цветкова.

Пушка всё бьёт.

* * *

Я свернулся, сжался в окопчике, сдавливая голову руками. Я в покорном онемении, тихая тупая боль во всех костях. До меня доходит, что разрывы прекратились, но выпрямиться, встать — это так неимоверно трудно! Лежу…

Голос Осокина. Кричит — передаёт команду Паштанова: «По паровозу!»

Как мне удалось подняться, расправить плечи, выглянуть из окопчика? Поезд красных приближается, опять бьют два пулемёта: с передней платформы и с тендера паровоза. Виу! виу-у! — свистят пули. Странно: мне больше не страшно. Но до чего тяжело двигать руками, держать винтовку…

Целюсь, стреляю. Выстрелы справа, слева. До поезда — с полверсты… меньше, меньше… Сейчас из теплушек посыпятся фигурки…

Состав застыл. Наша цепь ведёт по нему частый огонь. Ага — кажется, один пулемёт замолчал. Поезд начинает медленно отползать. Стреляю, передёргиваю затвор, дышу на воняющие порохом деревянные пальцы, стреляю, стреляю…

От ветра слезятся глаза. Наши продолжают постреливать… Состав красных в версте? Не дальше?.. Ну, атакуйте же нас! Чего вы ждёте? От паровоза стелется чёрно–серый клубящийся дым.

Как я промёрз!

Темнеет. Кажется, что справа и слева от меня разложены костры, но нет сил крутнуть головой. Да и незачем. Отупение.

А костры — хорошо…

Поезд красных уходит — сколько дыма!..

* * *

Вот и звёзды. Темно. Голос надо мной:

— Жив, а? Жив?

Узнаю Кошкодаева. Он и ещё кто–то выдернули меня из окопчика.

— Стоять можешь?

Повисаю на них. Шагов двадцать они тащат меня по снегу волоком, лишь потом начинаю переступать сам.

Идём вдоль насыпи к Сухому разъезду. На путях стоит эшелон, снуют военные — наши. Из того, что слышу, понимаю: прибыли резервы, штаб полка.

Кошкодаев, кто–то ещё помогают мне подняться в вагон. Здесь невообразимо (сказочно? но и это слово слабовато) тепло, светло. Божественно пахнет жарящимся мясом. На столике дымится чай в тонких стаканах с

подстаканниками.

Нам навстречу идёт начальник штаба полка капитан Зебров — почти старый, на мой взгляд, с пористым носом (на кой ляд я подмечаю сейчас его нос?).

Кошкодаев докладывает:

— Один–единый в живых. Восемь убиты, пятьдесят восемь замёрзли.

— И Паштанов замёрз? — спросил капитан.

— Так точно! Был ранен — его своей кровью к дну окопа приморозило. Насилу отодрали.

Зебров разглядывает меня.

— Молодец, что живой! Ай, хорош! — его лицо выражает горячее одобрение; проходит минута–две. — А других очень жалко. Паштанов — готовый был офицер! И этот, шрамы на лице — молодчина. Да и другие…

Стоим, молчим.