Комбо

Генка Волошин был, пожалуй, единственным в отделе мужиком, кто без ёрничества принял сотрудничество с «неполноценным» аналитическим отделом, созданным на коленке буквально месяц назад из семи оставшихся специалистов. «Какой-какой отдел у вас был? Беленький? Как водочка?» — будто не расслышал, с серьёзной миной спросил местный шут Балакирев — капитан Лёха Гусев, подразумевая бывшую лёгкую жизнь Степана, бывшую высокую зарплату и бывшие частые командировки за границу.

Степан спокойно относился к шуточкам в свой адрес, понимая, что в убойном без них не прожить, но сам в ответ шутить не умел, поэтому предпочитал даже не пытаться, чтобы не заслужить нервное прозвище, как случилось с Валентином Голубевым. Тот решил завоёвывать уважение, вернее, почтительный страх, делом: загипнотизировал первого попавшегося шутника, старшего лейтенанта Рябова, заставил его раздеться до трусов и отнести отчёт начальству в таком виде. И ведь донёс бы! Если бы Рябов не встретил Степана, выходящего из кабинета подполковника Ушакова.

Тихий смех высыпавших в коридор, стеклянные глаза Рябова — Степан быстро оценил ситуацию и сказал, что шеф сейчас в другом кабинете, взял под локоть и вежливо вызвался указать дорогу. Старший лейтенант довольно вышагивал рядом, а майор Матвеев озирался, жестами давая указания публике вернуться в кабинеты, выключить камеру наблюдения в коридоре.

И только оказавшись в нужном кабинете, «разблокировал» марионетку. Уж лучше при своих пусть проваливается со стыда, чем в коридоре, на глазах у всего отделения и ошарашенных посетителей. Голубеву же Степан коротко напомнил: «Первое правило!» — и вышел разгребать последствия.

Под первым правилом Старика понималось не применять способности в личных целях и в ситуации, не требующей вмешательства парапсихолога. И даже короткое замечание коллеги Голубев воспринял болезненно. Затаил обиду и через неделю уволился, объявив, что уходит в свободное плавание.

За Голубевым из аналитического ушли двое. Из них сильный и, по словам Старика, ещё не раскрывший до конца потолок своего потенциала сорокапятилетний Булгаков, которого Степан сильно уважал и звал в напарники, но тот уверенно отказался: «Всю жизнь мечтал работать с детьми, и вот оно — у меня под носом! Грех отказываться, брат! А деньги — что? Пыль! Найдём!»

Уехал куда-то в пригород, устроился психологом в колонию для несовершеннолетних и, по отзывам, набирал славу местного Макаренко[2]. Также завёл огородик и с удовольствием копался в нём в свободное время. Степан планировал съездить к нему в гости, но полтора месяца оказались слишком бурными для паломничества.

Недолго думая, ещё двое, Шварц и Курочкин, с лёгкой руки знакомых Шварца, уехали в Германию, соблазнившись предложенной высокой ставкой, тем более что знали немецкий. Звали с собой Степана, свободно говорящего на английском, но он только обещал подумать: со смерти брата ещё сорока дней не минуло, чтобы срываться с места, да и остались вопросы, ответы на которые Степан хотел найти. Кроме того, после инсульта Старик, генерал Федосов, пребывал в состоянии овоща, а его жена, избалованная вниманием мужа и его шестизначной зарплатой, теперь тоже нуждалась в моральной поддержке.

Так со Степаном остался один Куликов, любитель детективов и всю жизнь бредивший эполетами следователя. Аналитический не мог состоять из двух сотрудников — и был расформирован. Пытались, конечно, сохранить, майора Матвеева вызывали наверх, соблазняли повышением, предлагали подобрать себе подчинённых, обещая все необходимые ресурсы, но Степан нашёл аргументы, вежливую формулировку и отклонил предложение. Карьеристом он никогда не был, но чтобы ввязываться в авантюру любого характера, нужно быть азартным человеком. Вот Егор Матвеев был таким и наверняка согласился бы, развил деятельность. Но Егора больше не было. Старика больше не было. Вести за собой выводок зелёных недогипнотизёров Степан не было готов.

По счастью, на отказ Матвеева сотрудничать Сами-Знаете-Кто не обиделся и даже подписал Указ о выделении президентской пенсии тем парням из аналитического, которые продолжили работать на МВД, а также вдове Егора и пребывающему в блаженном забытьи генералу Федосову.

Куликов радовался, как ребёнок. Голубев посчитал, что его кинули, но возвращаться в отдел отказался. А Степан набрался наглости и попросил за Булгакова.

«Что ж, колония — дело хорошее… То есть, работа с подрастающим поколением и наука исправлять свои ошибки, — поправился Полпред тоном своего хозяина, — очень важна для государства. Поэтому мы пойдём вам навстречу». Степан тогда улыбнулся в трубку: кажется, все, кто работал с Президентом, рано или поздно перенимали его интонации и манеру говорить. А Булгаков, узнав о приятной новости, обещал Степану, как только тот приедет в гости: «.. Ух, какую баньку и во-о-от такую самогоночку!», — от вкуса которой: «И жизнь хороша, и жить хорошо!»[3].