Комбриг

– И что с ними можно сделать? Изолироват? Расстрэлят? Учитывая, что к тому врэмэни должны появиться наши, пролэтарские инжэнэры. А старые, как гангрэна, будут продолжат распространять свои мыазмы нэдовольства измэнившимся строем.

Тут уж фыркнул я, так как в этом «расстрэлять» услышал знакомые по фильмам и анекдотам интонации. Но такие поползновения надо рубить на корню, потому что из выпускников процентов семьдесят «пролетариев» будут иметь корочки об образовании, но ни фига не будут иметь знаний. Ведь и в моем времени, даже если студент учился, как вол, первые пару лет это просто «молодой специалист», которого еще дрючить и дрючить. А уж сейчас… Поэтому возразил:

– Не целесообразно. У нас в стране по-настоящему грамотных людей с гулькин нос. Даже когда появятся свои кадры, то реального опыта у них не будет. А он может появиться лишь в том случае, если его передают. Преемственность поколений. Слыхал про такое? В противном случае выйдет полный пипец.

Грузин кивнул, а я продолжил:

– Ну вот. Понятно, что инженеры при царе жили хорошо. И никому не понравится, если это как-то изменится в худшую сторону. Тут ты прав – недовольные появятся. Странно, если бы этого не произошло. Значит, наша задача – не ронять планку уровня жизни.

– Но тогда налицо получытся социальное неравэнство… Да и дэло не только в дэнгах. Многие из закончивших институты и унивэрситэты – дворянского сословия. И для них потэря прывэлэгий может оказаться болеэ значымой, чем финансовое благополучие. Исходя из этих позиций, они и станут врэдить.

Разведя руками, я ответил:

– Работа мозгами всегда будет цениться гораздо дороже работы руками. Это, к слову, о неравенстве. Люди такой подход отлично понимают, поэтому здесь даже вопросов не возникнет. Что же касается остального… Тут уже все будет зависеть от общего темперамента индивида. Те, кому революция поперек горла и потеря привилегий сродни удару серпом по яйцам, просто уедут. Из оставшихся подавляющее большинство довольно быстро адаптируется. Максимум станут просто бурчать, выражая свое недовольство какими-то фактами. И лишь малая толика предпримет враждебные действия.

Собеседник встрепенулся:

– Но вэд даже «бурчание» может вылыться в контррыволюционную пропаганду. Я уже нэ говору про саботаж или дыверсии.

Я согласился:

– Конечно, может. Но выражать недовольство свойственно всем людям. И это нормально. Это должно нас лишь стимулировать. И если человек прямо не призывает к вооруженному свержению Советской власти, то пусть себе хоть заворчится. Что же касается конкретных противоправных действий, даже в этом случае к стенке ставить никого не надо. – Хотел добавить, что надо вообще на хрен забыть это слово для квалифицированных специалистов, и, с трудом сдержавшись, продолжил: – Даже на рытье траншей тоже не надо, так как копателей у нас целая страна, а головастых инженеров мало. И если такой бузотер вместо работы начнет фигней страдать, то надо просто определить его в шарашку.

Сталин, услыхав незнакомый термин, переспросил:

– Куда?

– В шарашку. То есть в инженерно-производственное или научное-производственное подразделение казарменного типа. Где человек продолжит работать по специальности, но уже под неусыпным контролем со стороны властей.

Иосиф Виссарионович ненадолго задумался, быстро прокручивая варианты, и ехидно уточнил:

– А если и там нормално работать нэ станет?

Я ощерился:

– Значит, он просто тупой. Любой грамотный специалист умеет просчитывать последствия своих решений. И если какой-то хмырь настойчиво предпочтет теплому помещению с кульманом или расчётными машинками холодную лесосеку, то он сам себе злобный дурак.

Сталин опять задумался, а я, закурив, глядел в окно вагона. Блин… второй день едем, но этот грузин все мозги прокомпостировал. Вот сейчас, например, обсуждаем возможные методы противодействия саботажу царских специалистов. Причем, мля, даже не завтрашнему и не послезавтрашнему саботажу, а могущему быть лет через пять-семь. А то и все десять.

Собеседник все норовит шашкой помахать (ну что сейчас с него взять – Коба Кобой. До Сталина ему еще как до Пекина раком), а я, приводя разные аргументы, пытаюсь сглаживать углы. Вроде получается. Во всяком случае, он почти прекратил шипеть и тихо материться не по-нашенски во время разговоров. Да и у меня не столь часто появлялось желание засветить ему в глаз.