Комедиантка

— Спросите директора, он за них платил.

— Ах, Меценат, какой вы негодник! — сладко протянула директорша, синея от злости. Актеры с трудом сдерживали смех.

— Зато от всего сердца. Все говорят только красивые слова, так хоть я скажу… разумные.

— Вы грубиян, Меценат! Как можно? Впрочем, что мне театр! Играла хорошо — заслуга Янека, играла плохо — вина директора: он принуждает меня брать все новые и новые роли! А я бы хотела посвятить себя семье, ничего не знать, кроме домашних забот… Боже мой! Искусство — такая великая вещь! Мы рядом с ним все такие маленькие, такие маленькие, я каждого выступления боюсь как огня! — не унималась директорша.

— Дорогая, моя, на одну минутку! — позвала ее Майковская.

— Видите, Меценат, даже об искусстве поговорить некогда! — Директорша тяжело вздохнула и скрылась.

— Старая обезьяна!

— Бездарность! Воображает, что она актриса.

— Вчера на подмостках так выла, что, ей-богу, можно было рехнуться!

— Металась по сцене, как в горячке.

— Помилуйте, она думает, что это реализм!..

— Цабан мог бы без ущерба для себя и театра пустить эту телку на лужок.

— Столько детей!

— Думаешь, она занимается ими? Как же! Директор да няня…

Насмешки посыпались со всех сторон, едва директорша с Майковской скрылись из виду. Комедия восторгов и доброжелательства разыгрывалась недолго.

Майковская тем временем уже заканчивала разговор:

— Даете слово?

— Хорошо, сейчас все устрою.

— Пора с ней разделаться. Николетта стала несносной. Если б вы знали, что она говорит о вашей игре! Вчера я слышала ее разговор с редактором.

— Как? Смеет осуждать? — возмутилась директорша.

— Вы знаете, я ненавижу сплетни, не терплю завистников, но…

— Что же она болтала? Редактору, говорите вы?.. Жалкая кокетка!

Это было то, что нужно, и Майковская поспешила ответить:

— Нет, не скажу… Не люблю повторять глупости!

— Она поплатится! Мы ей поможем! — прошептала директорша.

— Добек! Суфлер! В будку!

— Репетиция!

— На сцену! На сцену! — звали из зала.

— Идемте! Вы сегодня играете? — спросила Майковская.

— Нет.

— Директор! — крикнула Майковская. — Можно… Ваша супруга согласна.

— Хорошо, мои крошки, хорошо…

И он направился к веранде, где сидела Николетта, а рядом с ней — элегантно одетый пожилой господин.

— Прошу на репетицию. Добрый день, сударь.

— Что репетируем? — спросила Николетта.

— «Нитуш» — и вы в главной роли… Я же сообщил об этом в газетах.

В этот момент подошла Качковская и, взглянув на них, тут же закрылась зонтиком, чтобы не прыснуть со смеху при виде растерянности Николетты.

— Но я не готова к репетиции, — сказала та, пристально взглянув на Цабинского и Качковскую; видимо, она почувствовала подвох, но Цабинский, не дав ей опомниться, с серьезнейшей миной вручил роль.

— Возьмите роль… Сейчас начинаем.

— Директор, золотой мой, проведите одну репетицию без меня! У меня так голова разболелась! Я, должно быть, не смогу петь, — жаловалась Николетта.

— Ничем не могу помочь, сейчас начинаем.

— Пойте, дорогая! Я обожаю ваш голос! — уговаривал Николетту поклонник, целуя ей руки.

— Директор!

— Что, мое сопрано?

Директорша указала на Янку, стоявшую возле кулис.

— Начинающая, — ответил он на взгляд жены.

— Берешь?

— Пожалуй, в хор… От сестер из Праги пришлось избавиться, вечно скандалят.

— Не слишком хороша собой! — определила Цабинская.

— Но лицо сценическое. И голос приятный, хотя весьма необычный.

Янка не пропустила ни слова из этого разговора. Она слышала и другое: как все хвалили директоршу, а потом зло издевались над ней. С недоумением смотрела она на происходящее и никак не могла понять, что все это значит…

— Со сцены! Со сцены!

Все ушли за кулисы, а на сцену дружно высыпала толпа хористок.

В хоре было, наверно, женщин пятнадцать. Худые лица ярко накрашены. Несмотря на то, что почти все были молодые, их уже иссушила лихорадка театральной жизни. Блондинки, брюнетки, миниатюрные, рослые, тощие, полные — пестрая смесь из разных слоев общества. Были там лица мадонн с вызывающим взглядом и расплющенные, круглые, и невыразительные физиономии девиц из простонародья. Только две черты были у них общие — модный покрой платья да выражение беззаботности и цинизма в глазах, какое приобретается только в театре.

Начали петь.

— Хальт! Все сначала! — проревел дирижер с огромными бакенбардами на массивном красном лице.

Хористки отошли назад, затем очень нескладно пытались повторить все сначала, затянув что-то на мотив канкана, но стук дирижерской палочки о пюпитр снова остановил их.

— Хальт! Сначала! Быдло! — рычал дирижер, размахивая палочкой.

Хор репетировал довольно долго.

Актеры разбрелись по залу, одни зевали от скуки, а те, кто должен был участвовать в вечернем представлении, беззаботно расхаживали за кулисами, ожидая своей очереди репетировать. В мужском гардеробе Вицек чистил ботинки режиссеру и торопливо докладывал о своем визите на Хожую.

— Ответ есть?

— Вот! — Он подал Топольскому продолговатый розовый конверт.

— Вицек! Если сболтнешь кому слово, знай, оболтус, тебе это даром не пройдет!

— Ясное дело! Дама то же самое сказала, только с рублем в придачу.