Комедиантка

— Так поначалу думается, а потом… потом все летит прахом и уж скитаешься до смерти. Человек поистреплется, как старая тряпка, и сдохнет где-нибудь на гостиничной койке.

— Не все так кончают! — со смехом ответила Янка. Она не придала значения словам собеседницы и принялась распаковывать вещи.

— Чему вы смеетесь? Смешного ничего нет! — возмутилась Совинская.

— Разве я смеюсь? Я говорю, не все так кончают…

— Все должны так кончить, все! — злобно прошипела Совинская и вышла.

Янка не могла понять ни ее внезапного гнева, ни смысла последних слов. Она продолжала свое дело, слыша, как в соседней комнате Совинская ходит, швыряет вещи и громко ругается.

Дни летели неудержимо, они, как волны вечного прилива, набегали на берега бесконечности, разбивались о них, тонули в глубинах времени безропотно и навечно, и только след их бытия оставался в людских сердцах.

Янка все больше проникалась жизнью театра.

Аккуратно ходила она на репетиции, после репетиций — к Цабинским на урок, потом обедала, готовила костюм к спектаклю и около восьми снова отправлялась в театр.

В те дни, когда опереток не играли и хористки были свободны, Янка ходила в Летний театр и там, забравшись на галерку, целые вечера проводила в мечтах. Она с жадностью воспринимала все, что видела на сцене: жесты актрис, костюмы, мимику, голос. Следила за действием спектакля так внимательно, что потом могла до мелочей воспроизвести его в памяти. Часто, вернувшись домой, она зажигала свечи, вставала перед большим зеркалом, которое ей поставила мадам Анна, подражала игре актеров, внимательно следя за движением лица, принимая самые различные позы, но редко оставалась довольна собой.

Спектакли, которые она видела, совершенно не волновали ее, оставляя равнодушной, вызывали скуку. Ее не трогали бытовые драмы, извечные любовные конфликты, флирт — все то, чем увлекались драматурги. Она повторяла отрывки, но не испытывала при этом никакого волнения, на полуслове останавливалась и шла спать. Все пьесы современного репертуара казались ей пустыми.

Об этих ее причудах никто не знал, Янка не любила откровенничать, на хористок она смотрела с чувством превосходства и ни с одной из них не сблизилась. Янка писала за них письма, терпеливо выслушивала их излияния, но души своей не открывала. Среди них девушка чувствовала себя так же одиноко, как в Буковце. Тамошние буки и сосны были родней и ближе, чем люди, которые теперь ее окружали.

Когда подбирали состав для новой пьесы, Янка напомнила Цабинскому о роли. Тот отказал:

— Мы помним о вас, но сначала вам нужно освоиться на сцене. Пустим какую-нибудь мелодраму или народную пьесу, тогда получите роль побольше.

А пока в театре играли только оперетки, привлекавшие публику.

Янка не спорила с Цабинским, хотя и сгорала от нетерпения; она уже умела владеть собой, научилась носить маску веселого равнодушия. А сейчас приходилось утешаться мыслью, что придет время — она расстанется с хором и будет играть по-настоящему.

Закрыв глаза, Янка мысленно переносилась в будущее, где видела себя в большой роли, ощущала на себе магнетический взгляд публики, чувствовала биение сердец. Представив себе все это, она с грустью улыбалась.

Минуты, когда она пела в хоре или «изображала толпу», обращались для нее в века мечтаний. Жадно ловила она одобрительные взгляды публики. Как бешено завидовала она аплодисментам и крикам; она как бы опасалась, что на ее долю уже не останется ни аплодисментов, ни бурного выражения восторгов. Ей казалось, что уже сейчас ее обворовывали.

Янка постепенно проникалась атмосферой, в которой жила.

Публика была капризна, но и отношение актеров к ней было очень своеобразным: одни обвиняли ее в глупости, в отсутствии всякого вкуса и возвышенных порывов, другие — в равнодушии, однако все пресмыкались перед ней, боялись ее, ждали ее благосклонности, как милости, а Янку публика раздражала. Трудно было понять ее отношение к зрителям. Желая обратить на себя внимание, Янка одевалась как можно изысканнее, выдвигалась к рампе, принимая эффектные позы, но стоило ей почувствовать на себе взгляд толпы, как тут же появлялось странное, неприятное ощущение, и Янка отступала назад.

— Сапожники! — с презрением шептала она и уже на весь вечер оставалась в тени.

Среди хористок Янка держалась с достоинством, они пасовали перед новенькой, чувствуя ее силу и преимущество перед собою, к тому же они побаивались ее, зная о близких отношениях Янки с директоршей. Импонировало им и то, что Владек ходит за ней по пятам, а Котлицкий, который прежде только изредка наведывался за кулисы, теперь проводит здесь все спектакли и, разговаривая с новой хористкой, всегда снимает цилиндр. Как-то невольно получилось, что к новенькой все относились с уважением, и хотя по адресу Котлицкого и Янки уже высказывались недвусмысленные предположения, никто не рискнул бы сказать ей это в глаза.